Настасьин взглянул на татарина и вдруг узнал его: это был царевич Чаган — тот самый, что с такой наглостью ворвался на свадебный пир Дубравки и Андрея.

Гасило повёл рукою на груды награбленного русского добра, отнятого у татар.

— Ишь ты, сколько награбили, сыроядцы! — ворчал Гасило. — Меха… Чаши серебряны… Книги… Застёжки золотые — видать, с книг содраны… Шитва золотая… Опять же книга: крышки в серебре кованом!… Ох, проклятые!

И, всё более разъяряясь, старик приказал подвести к нему поближе предводителя татар. Но Чаган уже и сам рвался объясниться с Мироном. Татарин был вне себя от гнева. Видно было, что этот жирнолицый молодой татарский вельможа привык повелевать. Когда его со связанными позади руками поставили перед Гасилой, он так закричал на старика, словно тот был ему раб или слуга. Чаган кричал, что он кость царёва и кровь царёва и что за каждый волос, упавший с его головы, виновные понесут лютые пытки и казнь. Он требовал, чтобы его и охрану мужики тотчас же отпустили, вернули всё отнятое, а сами у хвоста татарских коней последовали бы в Суздаль, на грозный суд верховного баскака хана Китата.

— Я племянник его! Я царевич! — кричал он злым и надменным голосом.

Гасило угрюмо слушал его угрозы и гневно щурился.

— Так… так… Ну, што ещё повелит нам кость царёва? — спросил он, еле сдерживая свой гнев.

— Видели мы этого царевича, как своими руками он мальчонку нашего зарезал!… Видели мы этого царевича, как он живых людей в избах велел сжигать! — закричали, вглядевшись в лицо татарина, мужики.

Старик Гасило побагровел от гнева.

— Вот што: довольно тебе вякать,[13] кость царёва! — заорал он. — Тут, в лесу, наша правда, наш суд! Зверь ты, хитник,[14] и звериная тебе участь! Што нам твой царь? Придёт время — мы и до царя вашего доберёмся. А ты хватит, повеличался!

И, шагнув к татарскому предводителю, Гасило изо всех сил ударил его кистенём в голову. Чаган упал…

Тяжело дыша, страшно сверкая глазами из-под седых косматых бровей, Мирон сказал, обращаясь к Настасьину:

— Этого уж и твоя сила, лекарь, не подымет: богатырска рука дважды не бьёт!

…Утром, беседуя с Невским, Мирон-Гасило похвалил перед ним врачебное искусство Настасьина.

— Да-а… — сказал он со вздохом. — Нам бы такого лекаря, в лесной наш стан. А то ведь, Олександр Ярославич, сам знаешь, какие мы здеся пахари: когда сохой пашешь, а когда и рогатиной; когда топором тешешь, а когда и мечом!

В конце июля 1262 года Невский получил наконец то самое долгожданное известие, о котором он говорил Настасьину: хан Золотой Орды Берке понёс на реке Куре, у стен Тбилиси, неслыханное поражение от хана Персидской орды Хулагу. Одновременно двинулись на войско Берке грузины и отряд греков, пришедший им на помощь.

Берке едва спасся. Опомнившись от разгрома и позора у себя на Волге, понукаемый знатными, старый хан собрал новую трёхсоттысячную армию и вновь ринулся на Кавказ.

Великому князю Владимирскому Александру Невскому он послал грозное ордынское требование: «Дай мне русских воинов в моё войско!»

Народ русский содрогнулся от гнева и ужаса: на такие ещё ни разу не посягала Орда! Другие народы давали своих сынов в татарское войско, но русских татары боялись ожесточать до предела.

— Пора! — сказал Александр.

И давно подготовляемое восстание забушевало, как буря. В один день горожане ударили в колокол — и в Устюге Великом, и в Угличе, и в Ростове, и в Суздале, и в Ярославле, и в Переславле, и во Владимире, и в Рязани, и в Москве, и в Муроме, и в Нижнем Новгороде…

Народ повсюду избивал татарские гарнизоны, татарских наместников баскаков и бухарских купцов — бессерменов, что взяли на откуп взимание дани на Руси.

В иных городах баскаков и их телохранителей выводили на площадь и здесь рубили им головы.

Широко прокатилось по всем городам и сёлам известие, что сам Невский «велит татар бить».

— Ишь, кровопийцы, разъелися, что хомяки!… А всё вам мало: ещё и наших парней на войну задумали гнать с собой? Нет, не будет вам русского воина в татарское войско! Бей их!…

Такие крики слышались из разъярённых толп горожан и крестьян, когда они волочили татар на казнь.

Восстание ширилось.

Испуганные ордынские послы поспешили на поклон к Александру. Они привезли ему отмену мобилизации. Но Александр сказал им, что ему не совладать теперь со стихией народного гнева.

— Вы сами видите, послы царёвы, — говорил Невский татарам, — что вся чернь восстала. Они и бояр убивают своих, русских, если они Орде верно служили. Что им сейчас князья!… Вы сами виноваты зверством своим. До самых глубин взбурлили народ!…

А между тем в своей могучей руке Александр держал весь ход грозного восстания.

— Когда так пойдёт, — говорил он Настасьину наедине, — то нагрянем и на самоё Орду! Тряхнём Берку и в самом его поганом логове.

У Настасьина в эти дни словно два огромных крыла выросли за плечами и несли его. Он дивился спокойствию и мужеству Невского.

Но, управляя восстанием, Невский всё же решил показать татарам, будто он старается усмирить народ. На глазах ордынских послов он вышел однажды на крыльцо своего терема к народу и стал было призывать людей к миру с татарами и к повиновению.

Но в ответ Александру раздались такие угрозы и ругательства, такой грянул град камней в окна княжеского терема, что ордынские послы принуждены были спрятаться внутрь здания и стали просить Александра, чтобы он под надёжной охраной ночью вывез их поскорее из города.

Он так и сделал. Без татарского надзора ему было легче действовать. Его дружины возглавили восстание. Оно разрасталось.

…И вдруг от вдовы Батыя Баракчины и от своих тайных разведчиков в Орде Невский получил страшное известие: на этот раз до нового сражения между армиями Хулагу и Берке дело не дошло. Берке, устрашённый размахом русского восстания, заключил поспешный мир с Хулагу. Хан Берке пошёл на всяческие уступки, даже на унижения перед братом-врагом. Он убедил его, что им немедленно надо объединить свои силы против русских. И теперь, уже союзные, орды Берке и Хулагу каждый миг могли обрушиться на Русь…

И ещё одно тяжкое известие получил Александр.

Отец Дубравки — Даниил Романович, начавший, по тайному уговору с ним, стремительное движение против татар и уже разгромивший хана Маучи под Киевом, вдруг заворотил свои войска обратно: в тыл князю Даниилу ударил литовский король Миндовг, а Даниил-то полагался на него, как на родственника и союзника!

Так рушился великий замысел Невского — поднять разом против татарского ига и Северо-Восточную и Юго-Западную Русь.

— Худо, Настасьин, худо! Лучше бы я живым в могилу лёг!… Всё пропало!… Теперь только бы… только бы как-нибудь людей русских спасти от резни, от расправы! — говорил Невский.

Ещё никогда верный друг и воспитанник Невского не видел его в таком глубоком отчаянии.

И даже ему, Настасьину, страшно было в тот первый миг подступиться к Александру Ярославичу с каким бы то ни было словом.

Тяжкие думы терзали Александра. Он понимал, что теперь, когда орды хана Берке и хана Хулагу объединились, война против татар будет не под силу истерзанной, опустошённой Руси. Удельные русские князья враждовали между собою. Татары подстрекали их друг против друга. Александр знал, что и под него всячески подкапываются в Орде его двоюродные братья.

На западе и севере снова зашевелились немцы и шведы. Снова вместе с татарами они готовились вторгнуться на русскую землю. Нет, никакой надежды не было устоять в столь неравной борьбе! Невский понимал, что даже и его полководческое искусство и самоотверженная отвага тех, кто станет под его знамя, на этот раз будут бессильны спасти от гибели русский народ…