Я присел и закурил сигарету. Фотографию Рут делали в этой комнате, не на фоне голубого неба и скал, как на остальных снимках. Я тщательно обыскал комнату, но ничего не нашел. Никакого намека на насилие, ни одного намека на личность моего врага. Эти слова я сказал вслух: «Моего врага», — первые слова, которые я произнес после «До свидания», с которым покинул седоволосого, внезапно оказавшегося любезным адвоката, и слова отозвались странным эхом в пустом доме-аквариуме. Моего врага…

Теперь все стало ясно. Я был на прицеле. Почему — этого я пока не мог сказать наверняка. Самый простой ответ — меня хотят прикончить. Если бы я только мог знать, кто из моих многочисленных врагов стоит за всем этим, решать было бы гораздо легче. Я постарался припомнить каждую деталь. Я постарался тщательно взвесить выбор моим противником места встречи, нашего поля битвы. Я вспомнил о посетившем меня сне, где я видел это место.

Если кто-то хотел нанести мне вред, то глупо было с его стороны заманивать меня именно сюда, если только он что-то знал о той силе, которую я получу, едва ступлю на землю созданного мною мира. Но если я вернусь на Иллирию, то найду там союзников во всем, потому что много столетий тому назад именно я пустил эту планету вращаться по ее орбите, и именно там находится Остров Мертвых, мой Остров Мертвых…

…и я вернусь туда. Я это знал. Рут, а может быть, Кати… Это требовало моего возвращения в необычный Эдем, некогда сотворенный моими руками. Рут и Кати… Два образа, которые мне не хотелось бы помещать рядом, но другого выхода не было. Но раньше они не существовали для меня одновременно, и теперь перемена совсем не нравилась мне. Да, я отправлюсь туда, и тот, кто наживил для меня эту наживку, горько пожалеет об этом, но жалеть будет недолго, потому что останется на Острове Мертвых навсегда.

Я раздавил сигарету, запер розовые ворота замка и возвратился в «Спектр». Мне вдруг захотелось есть.

Я переоделся к ужину и спустился в холл. Там я приметил приличного вида ресторанчик, но он, как назло, как раз закрылся. Поэтому у стола регистрации я навел справки о приятном местечке, где бы в этот час я смог поужинать.

— Поезжайте в Башню Барта у Залива, — простонал ночной портье, подавляя зевок. — Они не закрывают до самой ночи. У вас еще есть несколько часов.

Итак, я узнал у него, как туда проехать, покинул отель и уладил одно дело, касающееся верескового корня. Смехотворно, это слово подходит здесь больше, чем «странно», но ведь все мы живем под сенью Большого Дерева, верно?

Я подъехал к ресторану и оставил скользанку на попечение какой-то ливреи. Обычной ливреи, которую встречаешь повсюду, с улыбающимся лицом, они открывают дверь, которую я могу открыть сам, и подают полотенце, которого мне не нужно, подхватывают чемодан, который мне не нужно нести, и правую руку всегда держат на уровне пояса, ладонью кверху при первом же блеске металла или похрустывании соответствующего сорта бумаги, и карманы у них глубокие, туда может войти много. Они не отстают от меня уже тысячу лет, и я вовсе не против этой униформы. Я ненавижу проклятую улыбку, которая включается лишь по сигналу и никак иначе. Моя скользанка была припаркована меж двух полосок краски на покрытии дороги.

В свое время на чай давали лишь в случае, если услугу требовалось оказать быстро и расторопно, и это должно было компенсировать низкий заработок определенного класса служащих. Это понимали и принимали. Но уже в моем веке туризм в развивающихся странах дал понять, что все туристы — это копилки, и таким образом был создан прецедент, распространившийся затем во все страны, даже в родные страны туристов. Теперь все, носившие униформу, знали о выгодах, которые могли бы получить, и поставляли клиентам ненужное и незаконное с любезной улыбкой. Армия ливрейных покорила мир. После их безмолвной революции в XX веке мы все превращаемся теперь в туристов, едва только перешагнем порог дома, мы становимся гражданами второго класса, которых безжалостно эксплуатируют улыбающиеся легионы, коварно и навсегда одержавшие победу.

Теперь в любом городе, стоит только приехать, ливреи кидаются мне навстречу, смахивают несуществующую пыль с моего воротника, суют в руку какую-нибудь брошюру, пересказывают сводку погоды, молятся за мою душу, перебрасывают мостки через ближайшую лужу, держат над моей головой раскрытый зонтик — и в солнечные и в дождливые дни, или светят на меня ультра-инфра-фиолетово-красным фонариком, если день выдался облачным, извлекают торчащую нитку из пуговицы у меня на поясе, чешут мне спину, подбривают сзади шею, застегивают ширинку, полируют мне туфли, и улыбаются — и это все прежде, чем я успеваю заявить протест, — и правая рука их уже торчит на уровне пояса. Проклятье, каким приятным местом стала бы Вселенная, если бы мы все носили блестящие, скрипящие униформы-ливреи. Нам бы всем приходилось тогда улыбаться друг другу.

На шестидесятый этаж, где располагалось заведение, я поднялся на лифте. Там я понял, что следовало занять столик еще из отеля по телефону. Все было занято. Я забыл, что завтра на Дрисколле должен быть праздник. Распорядительница записала мое имя и попросила подождать минут пятнадцать — двадцать, и я отправился в один из баров и заказал пиво.

Потягивая из кружки, я огляделся по сторонам. Напротив, через фойе, виднелся в полумраке еще один такой же бар. Там я заметил толстощекое лицо, которое показалось мне знакомым. Я нацепил очки, функционирующие как подзорная труба, и внимательно изучил лицо, на этот раз в профиль. Волосы были другого цвета, и кожа тоже стала несколько темнее. Но это ничего не стоило сделать.

Я встал и направился в том направлении, но меня остановил официант, заявив, что я не могу выносить спиртные напитки за пределы бара. Когда я объяснил, что иду в бар напротив, он улыбнулся и предложил отнести кружку за меня, — руку он держал на уровне пояса. Я прикинул и решил, что дешевле обойдется купить новую кружку пива, поэтому я сказал, что он может выпить мою кружку сам.

Толстощекий сидел один. Перед ним на столике стоял бокал с чем-то ярким. Я снял очки и спрятал их, пока подходил к столику. Затем произнес фальшивым фальцетом:

— Позвольте присоединиться, мистер Бейкер?

Он подскочил слегка, внутри собственной кожи, и слои жира немного заволновались на мгновение. Он сфотографировал меня своими глазами величиной с блюдце, и я знал, что машинка внутри его черепа уже набрала полные обороты, как дьявол на тренажере.

— Видимо, вы ошиблись… — начал он, улыбаясь, но затем нахмурился. — Нет, это я ошибся, — поправился он, — ведь прошло столько времени, Френк, мы оба изменились…

— … и надели походные сюртуки, — промолвил я нормальным голосом, садясь напротив него за столик.

Ему удалось поймать внимание официанта так легко, словно действовал арканом, и он спросил:

— Что будешь пить?

— Пиво. Любого сорта.

Официант принял заказ, кивнул и удалился.

— Ты поужинал?

— Нет, я сидел напротив и ждал места в ресторане, когда заметил тебя.

— А я уже поужинал, — сообщил он. — И не удовлетвори я желания заглянуть сюда на минутку, я бы мог тебя пропустить.

— Странно, — проронил я. — Грин Грин.

— Что?

— Вер вер. Грин Грин.

— Боюсь, что не понимаю тебя. Это что, какой-то код и я должен дать отзыв?

Я спокойно пожал плечами:

— Можешь считать это молитвой, проклятьем моих врагов. Что новенького?

— Ну, теперь, когда ты здесь, нужно с тобой поговорить, конечно. Можно, я к тебе присоединюсь?

— Само собой.

И когда объявили заказ Л. Коппера, мы перешли за столик в одной из бесчисленных комнат ресторана, занимавшего этот этаж Башни. Отсюда мы могли бы иметь прекрасный вид на залив, но небо затянуло тучами и над темными волнами океана лишь изредка посверкивали огни буев, и вспыхивал случайный режущий луч прожектора. Бейкер решил, что его аппетит еще не погиб окончательно, и заказал полный ужин. Он заглотнул целый холм спагетти в сопровождении кровавого вида колбасы; пока я лишь наполовину прикончил бифштекс, он тем временем перешел к десерту и кофе.