— Заманчивое предложение, спасибо. Давай я тогда с Валей посоветуюсь.

— Да без вопросов. Только не затягивай, нужно еще будет тогда пригласительные на тебя выписать, а там все серьезно, сам Леонид Ильич обещается вроде быть.

Ого, увидеть живого Брежнева! Да разве мог я о подобном мечтать в 2015-м?! Будь моя воля — поехал бы без разговоров. Да и Валя ничего против моей поездки не имела. Но сама ехать наотрез отказалась, все-таки уже трудно ей было переносить дорогу.

Не без сожаления я согласился с ее доводами. Теперь оставалось только отпроситься у директора «Плодовощторга». Чистяков, к моей радости, в очередной раз пошел навстречу, заметив, что искренне мне завидует, потому как ему возможность лицезреть Ильича вживую так и не представилась, а теперь уже и вряд ли когда-либо представится.

— Ежели случай подвернется — сфотографируйся там с Леонидом Ильичом, мы фотографию на стенд повесим.

Я выразил сомнение, что дело до такого дойдет, потому как с лучшими учителями Союза Брежнев, может, еще и сфотографируется, а вот с каким-то малоизвестным писателем вряд ли. Но обещал постараться провернуть эту аферу, как я обозвал для себя задание начальства.

1 октября отзвонился Слободкину, сказав, что смогу приехать, но только один. Так что Паулсу со знакомством с автором слов к его песне придется обождать, но выразил надежду, что рано ли поздно рандеву все же состоится. Договорились, что в пятницу вечером я выезжаю, а в субботу утром Павел встречает меня на Казанском вокзале. Обратно выезжаю в понедельник вечером. Согласовав все мелочи, вечером назначенного дня я садился в уже ставший почти родным поезд «Сура», а субботним утром был на Казанском вокзале.

На этот раз письма Щелокову и Ивашутину с именами очередных маньяков и предателей пришлось бросать в ближайший почтовый ящик у Казанского вокзала. Думаю, тому же начальнику ГРУ будет интересно узнать, например, об Аркадии Шевченко — чиновнике МИДа самого высокого ранга, заместителе Генерального секретаря ООН по политическим вопросам и делам Совета Безопасности ООН, который уже вовсю делится с западными партнерами секретной информацией. Если ничего не предпринять, то в 1978-м он просто переметнется на Запад, наплевав и на жену, которая покончит с собой, и на сына. Оба письма я заканчивал просьбой вывесить новые плакаты, посвященные теперь уже решениям XXV съезда Коммунистической партии Советского Союза.

Слободкин грозился подъехать и встретить прямо с поезда, поэтому пришлось идти на хитрость, покидать «Суру» через другой вагон и бежать к ближайшему почтовому ящику. Затем, содрав с пальцев пластырь и возвращаясь к вокзалу, увидел, что худрук «Веселых ребят» стоит возле своей «Волги» и растерянно озирается, видимо, собираясь уезжать. Ну теперь-то уже можно не прятаться, дело, как говорится, сделано.

— О, привет, я-то думал, что ты не приехал, — искренне обрадовался моему появлению Слободкин. — Уже уезжать собирался, а тут ты… Какие-то планы у самого есть? В издательство не надо?

— В этот раз вроде бы нет, пока им ничего нового не привез, а все гонорары уже получены.

— А может, песню новую придумал? — не без надежды поинтересовался Павел, выруливая с площади трех вокзалов.

Вот ведь, все мало человеку… Я ему прямо сейчас мог бы навскидку спеть десяток песен, которые здесь еще никто не сочинил, но подумал, что надо бы и меру знать. Потому ограничился фразой, что нахожусь в процессе. Слободкин выразил надежду, что процесс надолго не затянется, и предложил, как и в прошлый раз, съездить на студию, где сейчас соберутся «Веселые ребята», и до обеда еще раз прогонят материал, с которым будут завтра выступать на Дне учителя. Поскольку делать мне было совершенно нечего, то я принял предложение.

Коллектив ждал своего руководителя почти в полном составе. Буйнов что-то вполголоса напевал под тихо звучавший электроорган, Барыкин лениво перебирал струны акустической гитары, Пугачева в уголке обрабатывала пилкой ногти. Музыкант восточной наружности — как позже мне объяснил Павел, это был Роберт Мушкарбарян — «бархоточкой» натирал свой саксофон. Сессионный басист, имя которого я тут же забыл, уставившись в ноты, тренькал на неподключенной бас-гитаре. Я пожал руку каждому, даже Алле, которая сама протянула в мою сторону свою маленькую отманикюренную ладошку.

— Лерман и Малежик нас только что покинули, ищем замену, — негромко проинформировал меня Слободкин. — Ничего страшного, завтра можно и в таком усеченном составе выступить… Я не понял, а где Алешин? Что значит приболел? Еще и голос пропал? Ну твою же мать…

Слободкин схватился за собственную шевелюру с такой силой, словно хотел себя оскальпировать. Со стоном выдохнул и грустно оглядел свое поредевшее воинство.

— Саша, Барыкин, поешь партии Алешина. И сейчас, и завтра на концерте. Слова знаешь? Ну и отлично. Так, друзья мои, хватит бездельничать, собрались. Сначала «Арлекино», потом «Посидим-поокаем», третьей идет «Потому что нельзя»… Что у нас четвертое? Ах да, четвертая песня «Позови меня с собой», а завершим выступление композицией «Миллион алых роз». Как бы дарим этой песней собравшимся учителям огромный букет. Я на барабанах. Все, поехали!

В течение следующего часа я наслаждался бесплатным концертом, где солировали Пугачева и Барыкин, и солировали вполне неплохо. Каждую песню прогнали по два раза, после чего Слободкин разрешил всем разбежаться, но в воскресенье в три часа дня как штык собраться у служебного входа Дома Союзов.

— Надеюсь, не нужно объяснять, где служебный вход? — обвел он своих музыкантов строгим взглядом. — Тогда все, до завтра.

Когда мы остались вдвоем, Павел предложил съездить отобедать. На этот раз не в «Прагу», а в заведение чуть попроще, под названием «Узбекистан». Я отказываться не стал, тем более что завтрак сегодня пропустил, а под ложечкой уже ощутимо посасывало.

В «Узбекистане» нас ждали блюда восточной кухни, включая изумительно вкусный плов и шашлык на углях. Наелся так, что, казалось, не смогу встать из-за стола.

— Все думал, какую тебе устроить культурную программу на этот вечер, — сказал Слободкин, вытирая жирные губы полотенцем. — Как смотришь на то, чтобы потусить в одной приятной компании?

— В приятной? В приятной можно. А что хоть за компания?

— Салон у Ники Щербаковой. Не слышал про такую? О-о, это Женщина с большой буквы! Соберутся известные личности. Вася Аксенов обещался, Игорь Холин, Генрих Сапгир, Илья Глазунов… Говорят, даже Высоцкий может подъехать.

— Серьезно?

— Ну а что, Володя человек такой, никогда не знаешь, когда может появиться. Иной раз клятвенно обещает приехать, все его ждут — а он так и не добирается до места. А в другой раз без всякого приглашения заявляется, то один, а то и вовсе с Маринкой.

— Это которая Влади?

— Ну да, она, других Маринок у него нет… Честно сказать, недолюбливают ее в наших кругах. Высокомерная, пудрит Володьке голову, да и потакает его слабостям. Говорят, Высоцкому водки уже мало, на наркоту подсел… Ладно, это между нами. Если начнут всякую ахинею нести про политический строй — не влезай. Там половина как минимум «стучат» в Комитет, я даже знаю некоторых, кто точно «стучит». Затевают беседы с таким уклоном, запоминают, кто чего сказал, а потом бегут отчитываться. И это тоже между нами… Официант, счет, пожалуйста!

Около шести вечера мы подъехали к шикарному дому на Садовом кольце, около Малой Бронной. Большая квартира Ники Щербаковой находилось на последнем этаже и, как объяснил Слободкин, имела даже выход на крышу.

Дверь нам открыла сама хозяйка — яркая женщина в возрасте под сорок.

— О, Павел, привет! — обняла она Слободкина. — Ты сегодня не один…

— Знакомься, Ника, это Сергей Губернский, тот самый — писатель, поэт и композитор. Сергей, это Ника — роковая женщина, сгубившая не одно мужское сердце.

— Да ладно уж, скажешь тоже, — рассмеялась Ника низким, грудным смехом, не забывая при этом окинуть меня оценивающим взглядом. — Как же, слышала ваши песни, особенно эта нравится… про любовь… А, вспомнила — «Потому что нельзя».