Ограниченность сознания. Одной из характернейших особенностей нашей духовной жизни является тот факт, что, находясь под постоянным наплывом все новых и новых впечатлений, проникающих в область наших чувств, мы замечаем лишь самую ничтожную долю их. Только часть одного итога наших впечатлений входит в наш так называемый сознательный опыт, который можно уподобить ручейку, протекающему по широкому лугу. Несмотря на это, впечатления внешнего мира, исключаемые нами из области сознательного опыта, всегда воздействуют так же энергично на наши органы чувств, как и сознательные восприятия. Почему эти впечатления не проникают в наше сознание — тайна, для которой принцип «ограниченности сознания» (die Enge des Bewusstseins) представляет не объяснение, а одно только название.

Физиологическая подкладка. Область сознаваемого нами, конечно, покажется очень ограниченной, если сопоставить ее с обширной областью внешних воздействий на органы чувств и с массой постоянно притекающих извне новых впечатлений. Очевидно, никакое впечатление не может попасть в область сознательного, если ему не удастся проникнуть по известному пути в мозговые полушария и вызвать там определенные физиологические процессы. Когда центростремительный ток проник в полушарие и производит там какие-то действия, другие токи оказываются на время задержанными. Они могут как бы заглядывать из-за дверцы в область сознания, но впечатление, завладевшее в данную минуту последним, вытесняет их обратно. Таким образом, физиологически ограниченность сознания зависит, по-видимому, от того, что деятельность полушарий стремится постоянно быть объединенным и неразрывным актом, определяющимся то одним, то другим током, но всегда представляющим одно целое. Мы называем интересующими нас в данную минуту те идеи, которые связаны с господствующим в мозгу комплексом физиологических процессов; таким образом, начало подбора в сознании, подробно разобранное нами выше, по-видимому, находит себе физиологические основания. Впрочем, в мозгу всегда есть наклонность к распаду господствующего комплекса физиологических процессов. Их объединение редко бывает полным, задержанные токи редко бывают совершенно устранены, их действия проникают через границу и вторгаются в пределы сознательных физиологических процессов.

Рассеяние внимания. Иногда нормального объединения, по-видимому, почти не существует. В таких случаях нередко мозговая деятельность падает до минимума. Огромное большинство людей, по всей вероятности, несколько раз в день впадает в психическое состояние примерно следующего рода: глаза бесцельно устремлены в пространство, окружающие звуки и шумы смешиваются в одно целое, внимание до того рассеяно, что все тело воспринимается сразу как бы нечто неделимое и передний план сознания занят каким-то торжественным чувством необходимости заполнить чем-нибудь пустоту времени. На тусклом фоне нашего сознания чувствуется полное недоумение. Мы не знаем, что нужно делать: вставать ли, одеваться ли, писать ли ответ лицу, с которым мы недавно разговаривали; вообще мы стараемся сообщить движение нашей мысли, но в то же время чувствуем, что не можем сдвинуться с места; наша pensee de derriere la tete (подспудная мысль) не в силах прорвать летаргическую оболочку, окутавшую личность. Каждую минуту ожидаем мы, что эти чары рассеются, ибо мы не видим причин, почему бы им продолжаться. Но они оказывают свое действие все долее и долее, и мы по-прежнему находимся под их обаянием, пока (также без всяких видимых причин) нам не сообщается запас энергии, что-то (что именно, мы не знаем) дает нам силу очнуться, мы начинаем мигать глазами, встряхиваем головой; мысли, оттесненные до сих пор на задний план, становятся в нас господствующими, колеса жизни вновь приходят в движение.

Такова крайняя степень того, что мы называем рассеянием внимания. Существуют промежуточные степени между этим состоянием и противоположным ему явлением сосредоточенного внимания, при котором поглощение интересом минуты так велико, что нанесения физического страдания испытуемый не чувствует. Промежуточные ступени были исследованы экспериментальным путем. Таким образом, мы подошли к вопросу об объеме сознания.

Объем сознания. Сколько объектов, не объединенных в одну систему, можем мы одновременно сознательно воспринимать? Каттель производил опыты, передвигая ряд букв перед глазами с быстротой малой доли секунды, так что, по-видимому, исключалась всякая возможность направить внимание на их последовательность. Когда буквы составляли знакомые слова, то их можно было заметить втрое больше, чем в случае, когда комбинации букв были бессмысленны. Когда слова, расположенные рядом, составляли осмысленную фразу, то можно было уловить двойное количество букв по сравнению с ситуацией, когда сочетание слов было случайным. «Осмысленная фраза схватывалась целиком. Когда ома не схватывалась целиком, то из нескольких слов, составляющих ее, почти ничего не улавливалось; когда же она угадывалась вся, то отдельные слова представлялись наблюдателю очень отчетливо».

Слово есть связанная с известным концептом система знаков — букв, система, в которой буквы воспринимаются сознанием сразу, а не поодиночке, как в случае, когда мы их осознаем отдельно. Осмысленная фраза, быстро проносящаяся перед глазами, представляет подобную же систему слов. Связанная с концептом система знаков может означать различные объекты наглядного представления, может быть позднее заменена ими, но сама по себе как наличное в данную минуту душевное состояние она не заключается в осознавании этих объектов. Например, когда я думаю «человек», то объект моей мысли отличается от представления бессвязного ряда букв: ч, е, л, о, в, е, к.

Если буквенные символы даны нам в столь бессвязной последовательности, что мы не можем связать их совокупность с известным концептом, то охватить их сразу несколько гораздо труднее: стремясь удержать в памяти одни из них, мы упускаем из виду другие. Впрочем, в известных границах можно избегнуть этого. Подан производил соответствующие эксперименты, декламируя вслух одно стихотворение и одновременно читая про себя другое, или записывая одну фразу и вслух в то же время произнося другую, или, наконец, производя на бумаге вычисления, читал вслух стихи. Он пришел к следующим выводам: «Наиболее благоприятным условием для двойной одновременной умственной деятельности является применение ее к двум разнородным процессам мысли. Два однородных и одновременных процесса мысли (например, два умножения, два чтения, вслух и про себя, декламирование и письмо) выполняются с большим трудом и приводят к более неопределенным результатам».

Полан сравнивал количество времени, необходимое для выполнения тех же двух разнородных операций мысли одновременно и последовательно, и нашел, что первое дает нередко в результате значительный выигрыш времени. «Я умножаю 421312212 на 2—эта операция занимает шесть секунд; для прочтения четверостишия также необходимо шесть секунд, но и для одновременного выполнения обеих операций достаточно шести секунд, так что при этом нет никакой потери времени».

Возвращаясь к вопросу, сколько разнородных объектов мысли могут быть одновременно у нас в сознании, иначе говоря, сколько совершенно не связанных между собой групп явлений или процессов могут одновременно занимать сознание, мы можем дать на него следующий ответ: с большим трудом более одной и то только в случае, когда процессы привычны, две-три без особого колебания внимания. Но когда процессы не отличаются столь автоматическим характером (например, о Цезаре известно, будто бы он писал письмо, диктуя в то же время четыре других), происходит быстрый переход сознания от одного процесса к другому и, следовательно, нет никакого выигрыша во времени.

Когда предметом нашего внимания служат едва уловимые ощущения и мы напрягаем усилия, чтобы точно различить их, то наблюдается интерференция внимания между этими ощущениями. Подобных тонких экспериментов немало было сделано Вундтом. Он старался точно подметить положение быстро вращающейся стрелки в то мгновенье, когда раздается звонок. Здесь нужно было зафиксировать одновременность двух различных ощущений — зрительного и слухового. После ряда тщательных и упорных изысканий было найдено, что зрительное восприятие, по-видимому, одновременное со слуховым, фактически почти никогда не совпадало с ним во времени. Можно было только наблюдать, что одно восприятие на самом деле происходило или раньше, или позже другого.