Перевод Натальи Аросевой

Брат Транквиллий бежал из монастыря и удалился в пустынь, ибо, будучи весьма благочестивым, не любил мирского духа, заразившего в те поры монастыри. В пустыни повел он такую святую и праведную жизнь, что вскоре издалека стали стекаться к нему люди послушать мудрое и убедительное слово. Поскольку же отшельников имели обыкновение смущать злые духи, дабы отвратить их от жизни богоугодной и добродетельной (чему есть несколько в высшей степени примечательных примеров), то и брата Транквиллия посещал некий ласковый и отчасти даже сентиментальный бес, который теплыми меланхолическими вечерами искушал святость пустынника, соблазняя его образами прелестных обнаженных дев весьма легкомысленного поведения; впрочем, всему этому святой противостоял с твердостью, достойной всяческого уважения. Зато днем бесу приходилось выслушивать набожные сентенции, чему он и подчинялся без видимого сопротивления. Так и жили они в полном мире и согласии.

* * *

Однажды нежился бес на теплом песке, элегически откинув свой нервный хвостик; настроенный в тот день крайне сентиментально (ибо была весна), он грыз кончики своих мягких горячих пальцев и задумчиво, влажным взором следил за жилистыми руками угодника, который проповедовал, яростно жестикулируя. В конце концов отшельник сбился с литургического стиля и, тоже как-то разнежившись, принялся слагать застенчиво-любовную песнь в честь и во славу святой девы, царицы чистоты, любви и прелести, небесной возлюбленной и супруги; то был гимн, полный страстной нежности, подобный тем, которые певал святой деве Сусо [1] (1) и святой Франциск Ассизский [2] (2).

В то время как угодник трудился, стараясь излить свои чувства в прекрасных стихах и, зардевшись от нежности, шептал томные слова, бесу, видимо, пришло в голову нечто веселое, ибо его красивые губы дрогнула в улыбке.

На сей раз он слушал угодника с явным интересом.

* * *

На другой день бес нашел пустынника в состоянии экстатического блаженства; глубоко растроганный, захлебываясь от волнения, брат Транквиллий бормотал восторженные молитвы и с фанатическим видом воспевал Марию. Бес следил за ним весьма заинтересованно. Дело в том, что накануне вечером явилась пред отшельником дева – вся белая, такая прекрасная и белоснежная, какой он ее всегда себе представлял, – сказала несколько ободряющих слов и оставила ему в дар красивые старинные четки, искусно вырезанные из слоновой кости.

И костлявый подбородок Транквиллия дрожал от восторженных всхлипываний. Бес же слушал внимательно, ибо был хорошо воспитан и отличался самыми изысканными светскими манерами.

* * *

На следующий день брат Транквиллий, торжествующий и окрыленный, задыхался от радости, поскольку гостья приходила снова, беседовала с ним о добродетели целомудрия и, прощаясь, погладила его по тонзуре. Распалившись сладострастием, пустынник плакал и смеялся воркующим смехом; затем, утирая слезы и бессвязно лепеча что-то, он принялся убирать свою пещеру. Поскольку в счастье человек добр, то он погладил беса по курчавой голове; бесовское лицо приняло выражение серьезное и благосклонное.

* * *

Днем позже дьявол нашел пустынника в состоянии вдохновенного экстаза. Он почти оцепенел от блаженства и говорил путано и мало. Дева беседовала с ним до глубокой ночи, уходя, облобызала его, и осчастливленный угодник просто умирал от сладостной муки. Бес наблюдал за ним весь день с любопытством профессионального психолога.

На другое утро странное беспокойство обнаружил брат Транквиллий. Он исступленно потирал костлявые руки, дергал себя за бороду; то сладко улыбался, то впадал в глубокую задумчивость. Он сделался еще молчаливее и явно избегал разговоров о небесной возлюбленной; не признался даже, что гостья простерла свою любезность до того, что села к нему на колени.

По мере приближения вечера беспокойство его возрастало, и наконец, схватив четки, он начал упорно молиться. Бес явно был удовлетворен и временами изменял даже своей обычной сдержанности.

Следующий день пустынник провел в состоянии крайнего возбуждения. Оп вообще перестал разговаривать и даже молиться, лишь временами чуть ли не с подозрением поглядывал на беса, чье лицо сохраняло чрезвычайно солидное и глубокомысленное выражение.

* * *

В последний день пустынник стал с опаской избегать беса, глядя на него с немым, скорбным укором. Вид у него был весьма жалкий и поникший, он неотступно твердил молитвы, поминутно вытирая слезы. В полдень он с такой убедительностью проповедовал собравшимся богомольцам о добродетели целомудрия, что все юноши и девы окрестных мест решили уйти в монастырь, вследствие чего край совершенно обезлюдел. После проповеди бес, играя многозначительной и самодовольной улыбочкой, простился с братом Транквиллием и пошел прочь, хвостом своим, как тросточкой, сшибая головки цветов вдоль дороги. По-видимому, он держал путь к другому отшельнику.

* * *

Diabolus meditatur[3] (3). Бес удалялся, вполне удовлетворенный, так рассуждая с самим собою: «Глупец, кто боится дьявола, скрытого в грехах и провинностях; ибо дьявол – в экклезии[4] (4), и я есмь экклезия, которая учит молиться: „A tentationibus Diaboli defende nos, Domini“[5] (5). Ибо я есмь тьма под светильником церкви».

Сказавши так, он усмехнулся и свернул к пустыни.

Перевод Натальи Аросевой

Прорицателя Гермотима постигла участь большинства пророков: он не был понят. Какими бы благозвучными и мудрыми словами ни излагал он согражданам свою смелую философскую концепцию, основанную на том, что все в мире – призрачно, слушатели расходились, добродушно посмеиваясь на манер абдерских свинопасов[6] (6), и качали головами, как бы говоря, что прорицатель Гермотим совершенно лишился рассудка.