Не нужно было быть очень проницательным, чтобы понять: при новой обстановке ему, Сизову, отдается предпочтение перед Астафьевым.

— Хорошо, я представлю вам свои соображения, — сказал Сизов.

В конце месяца при подсчете оказалось, что план еле-еле вытянули на сто и семь десятых процента. Производительность труда и оборудования тоже упала. Не то что о переходящем знамени — даже о каком-либо месте в соцсоревновании нечего было и думать. Никто ведь не примет во внимание, что люди на комбинате старались изо всех сил и выработали новые, дешевые ткани, — комиссии по подведению итогов социалистического соревнования подавай цифры. Оказывается, формализм может проявиться даже в таком благородном деле, как соцсоревнование!..

Склад готового товара был забит рулонами новых тканей. Их накопилось уже около двенадцати тысяч метров, а цену до сих пор не определили. Продавать товар было нельзя, хотя торгующие организации готовы были взять любое количество. Главный бухгалтер комбината Варочка, на что выдержанный человек, и тот начал бить тревогу. Он предупредил Власова, что комбинат не может выдержать такого финансового напряжения и, если дела не поправятся, скоро нечем будет платить зарплату рабочим. Районное отделение Госбанка прислало извещение, что текущий счет комбината закрыт. Как только об этом узнают предприятия-поставщики, комбинат останется без сырья.

Переговоры Власова с директором отделения Госбанка, человеком умным и всегда отзывчивым, на этот раз ни к чему не привели. В самом деле, кто же решится открыть кредит? Ведь на новый товар нет утвержденной цены и когда ее утвердят, неизвестно.

Прогрессивки тоже не будет, — мастера и все инженерно-технические работники потеряют по вине своего беспокойного директора процентов тридцать — сорок заработка. Люди пока молчат, но Власов знает: не думать об этом они не могут.

На днях, проходя мимо курилки, он услышал разговор двух мастеров ткацкой фабрики. Один из них говорил другому: «Значит, зубы на полку, — ни прогрессивки, ни премии». Другой ответил: «Удивительное дело, — на всех фабриках люди работают спокойно, вперед не лезут, а нашему директору все не так, вечно что-то придумывает». — «А ему что! — сказал первый. — Жена наукой занимается, — думаю, тысячи три загребает, мать пенсию получает. Сам он непьющий, — и без зарплаты проживет». — «Ну, это ты загнул, — не согласился второй, — Власов не о себе печется, не такой он человек!..» Продолжения разговора Власов слушать не стал.

Скрепя сердце он пошел к Бокову, недавно назначенному начальнику текстильного управления Горсовнархоза. С Боковым он был знаком еще с тех времен, когда работал на комбинате главным инженером.

Выслушав горячий и сбивчивый рассказ директора, Боков покачал головой.

— Да… Положение у вас действительно аховое, что и говорить!.. Постараемся, конечно, помочь, чем сможем. Нельзя же, в самом деле, оставлять ближнего в беде… Только честно предупреждаю: многого не ждите. — И Боков пригласил в кабинет начальника финансового отдела.

Вошел долговязый худой человек, настолько худой, что дорогой костюм висел на нем, как на вешалке.

— Вот какая у меня просьба, уважаемый король финансов, — обратился к нему Боков, — переведите, пожалуйста, на текущий счет Московского камвольного комбината пятьдесят тысяч рублей из нашего резерва на пополнение оборотных средств.

Тот недоуменно пожал плечами.

— У комбината и так излишек оборотных средств в полмиллиона. Вместо того чтобы изъять, вы еще пятьдесят тысяч даете…

— Бывают обстоятельства, когда нужно помочь, зная заранее, что это не совсем по инструкции, — мягко сказал Боков.

«Король финансов» не уходил.

— У вас есть еще вопросы? — спросил Боков.

— Вопросов, пожалуй, нет, но замечание есть. — Финансист сделал паузу, проглотил слюну. — Нехорошо, очень даже нехорошо, скажу вам, когда фабрики самовольно вырабатывают товар по неутвержденным образцам. Они забывают, что у нас плановое хозяйство и партизанить нельзя. Если так будет продолжаться и дальше, то никаких оборотных средств нам не хватит, даже если Госбанк откроет перед нами свои сейфы. — Он достал из внутреннего кармана пиджака платок, вытер лоб и облегченно вздохнул, как человек, исполнивший свой долг.

— На эту весьма занимательную тему мы поговорим с вами в другой раз, — сдерживаясь, ответил Боков и отпустил начальника финансового отдела.

— Николай Иванович, для нас это не выход из положения, — начал было Власов, но Боков перебил его:

— Не взыщите, больше не могу!.. Оставаться совсем без резерва нельзя, — мало ли что может случиться…

— Разумеется, и за это спасибо! Но, пожалуйста, поймите меня правильно. Так ведь работать невозможно. Народ не хочет покупать нашу устаревшую, немодную и очень дорогую продукцию, а на пути к новому, словно нарочно, поставлены десятки преград… — Власов не без труда заставлял себя говорить спокойно, не горячась.

— Возможно, кое в чем вы и правы, — ответил начальник управления. — Однако забегание вперед трудно считать особой доблестью. Наверху тоже сидят умные головы и думают обо всем. Недаром говорится, что с горы виднее. Вы забыли об этой поговорке, забежали вперед и создали себе массу трудностей.

— Ну, знаете, лозунг «За нас думают» пора сдать в архив! Я с ним не был согласен раньше, тем более не могу согласиться теперь…

— Алексей Федорович, я вас уважаю за ваши большие инженерные знания, за огромный опыт, выдающиеся организаторские способности…

— Мне не комплименты нужны, — перебил Власов.

— Это и не комплименты. Уважал бы и за новаторство, если бы вы проявляли его в меру. К сожалению, мы иногда теряете чувство реальности и хотите опередить и время и всех других. Так нельзя!

— Почему нельзя? Можно и нужно. В общественном деле обязательно нужно стремиться опередить соседа, — о времени и говорить нечего. Ведь из-за этого заезженного «За нас думают» мы обкрадываем себя…

— По-моему, вы начали агитировать меня, а я уже давно за советскую власть. — Боков холодно улыбнулся. — Трудный у вас характер, Алексей Федорович, — неспокойный, колючий…

— Скажите честно, Николай Иванович, — спросил Власов, вставая, — неужели вас не волнует завтрашний день промышленности, которой вы руководите?

— Еще как!

— Так почему же вы не принимаете никаких действенных мер? Рано или поздно с нас спросится, почему мы топтались на месте, почему годами отделывались пустыми обещаниями всемерно удовлетворять растущие потребности народа?

— Наивный вы человек, Власов!.. Я только по форме руководитель, а на деле исполнитель и никаких мер принимать не могу. Слышите? Ни-ка-ких!.. Скажите спасибо, что не мешаю людям работать…

— Объясните мне по совести, для чего существуют эти совнархозы с тысячными аппаратами, если они ничего не решают и ничем не руководят? Впрочем, может быть, они поставлены в такие условия, что хотят, но не могут руководить?

— Вернее последнее, — негромко ответил Боков.

Власов ушел от начальника управления с тяжелым сердцем. Дело не в форме управления и не в Бокове. Назначь на его место кого угодно и не дай ему никаких прав — будет то же самое. Разве он виноват, что пятьдесят тысяч рублей для комбината что слону дробинка?..

На улице припекало солнце. Власов отказался от машины, и, чтобы восстановить душевное равновесие, не спеша спустился к площади Свердлова. Постепенно чувство безнадежности, угнетавшее его несколько минут назад, прошло, и жизнь показалась не такой уже плохой. Если Боков умный, он должен понять, что лично ему, Власову, ничего не нужно. Он мог бы работать так же спокойно, без лишних волнений и забот, как многие другие директора, выполнять и немножко перевыполнять государственный план, получать прогрессивку и премиальные, быть в почете, пользоваться уважением начальства, а там хоть трава не расти. Впрочем, нет, не мог бы!.. Он не приказчик у купца-фабриканта Тита Титыча, а доверенный работник государства и обязан думать не только о сегодняшнем дне, но и о перспективах промышленности, будущности всей страны…