Катьке он купил огромный картонный ящик, набитый стекляшками и порошками, — «Юный химик»: она уже два года канючила, чтоб мама ей купила этого самого «химика». Но он стоил пятерку, и маму это останавливало. А Диму не остановило.

Маме купил за двадцать два рубля китайскую кофточку «Дружба» и одеколон «Кармен», названный так в честь оперы.

Себе он не купил ничего. Ему был нужен мотоцикл «Панония». Но эта штука стоила четыреста пятьдесят рублей. Так что ясно…

Оставались еще пятерка и трешка. Но на углу улицы Красных текстильщиков на него налетел Витька Команов.

— А, — сказал он, — студпривет рабочему классу!

И что-то дернуло Диму сказать, что он вот получил огромную зарплату и томится желанием дербалызнуть по этому случаю.

— Это можно, — сказал Витька, — а то моя стипешка уже фьюить. — И добавил важно: — Так у нас называется стипендия.

Дима хотел повести его в «Каму». Но тот сказал, что «Кама» забегаловка, куда уважающий себя человек и ногой не ступит. И если уж идти, то в «Националь». Пожалуйста, еще лучше. Это здорово, что Дима может угостить бедного студента в «Национале».

Очень долго никто не обращал на них внимания. Хотя Витька дважды поздоровался с самым главным официантом.

— Иван Данилыч, «мэтр», — сказал он. И объяснил — Ты не понимаешь: чем разрядней ресторан, тем больше полагается ждать!

Потом им все же подали триста граммов водки и салат. Дима сразу захмелел, и ему стало весело.

— Представляешь, Комашка, — кричал он, — приносят мне незнакомую бритву. Смотрю, написано: «Днипро». Открываю — и ни бум-бум. Какая-то новая. И ни схемы, ни инструкции.

— Ну-ну, — сказал Витька и пустил красивый клуб дыма.

Сперва все было плохо. Он вместо двух винтов снял все четыре. И катушку закрепил не той стороной — она на одно напряжение не работала. Но потом разобрался, и порядок был железный. Но как он волновался, можно себе представить!

— Да, — сказал Витька и усмехнулся. — Помнишь, это, кажется, у Ильфа, человек, который переворачивает ноты пианисту, всю жизнь волнуется…

Ага, значит, Дима переворачивает ноты, а Витька пианист, потому что учится в каком-то инженерно-механическом…

«У нас все работы равны, — благородно думал Дима. — Не важно, где работаешь, важно, как работаешь» (хотя, честно говоря, в официанты он бы не пошел, — ишь как гнется вот тот, прилизанный).

Принесли второе — золотистую котлетку по-киевски с торчащей, как зенитка, костью и шипящий кусок мяса.

— Дайте сразу счет, — сказал Дима. — Мы очень спешим.

Конечно, он не бросил бифштекс из-за глупых сравнений Витьки. Но ел как-то без удовольствия. Хотя это был его первый бифштекс. Прилизанный официант долго считал, воздевая к потолку глаза, потом написал что-то в маленьком блокноте и с треском оторвал листок:

— С вас четыре семьдесят восемь.

Опять убедительно: 78! Дима дал ему пятерку. Официант потоптался у стола, потом достал кошелечек, долго рылся в нем и швырнул на стол три монетки, презрительно сказав:

— Копейка за вами.

— Что вы, — покраснел Дима. — Не надо сдачи!

Неуловимым движением официант слизнул монетки и исчез.

— Не обижайся, старик, — сказал Витька. — Ты ж знаешь. Я для красного словца продам мать-отца.

«Ладно, иди, иди, продавай мать-отца», — подумал Дима.

Но ему стало легче: конечно, настоящий человек не сказал бы насчет пианиста.

Дома тоже все получилось не так, как он ждал. Дима выложил подарки и произнес перед мамой и Катькой речь:

— Теперь, дорогие женщины, мы увидим небо в алмазах.

Катька убежала к соседям хвастаться своим «Юным химиком», а мама заплакала и сказала:

— Димчик, я прошу тебя, больше никогда не пей.

Вечером Дима выпиливал ящичек для «Книги жалоб».

Он хотел, чтоб она висела на видном месте, доступная всем. Но, разумеется, он рассчитывал на вторую строчку ее заголовка: «…и предложений».

В вечерней газете сообщалось о предстоящем приезде в город Германа Титова, и эта заметка многое обещала. Вполне вероятно, что у героя космоса вдруг сломается электробритва и он придет в мастерскую. Они с Титовым перекинутся несколькими словами и поймут друг друга.

Дима одного только боялся: а вдруг в недавнем своем американском путешествии герой купил себе заграничную бритву, — например, «Филлипс». И тогда Дима не сможет починить и опозорится. Но нет, он надеялся, что космонавт-2, как патриот, бреется отечественной бритвой. Скажем, «Невой», как известно, не уступающей лучшим зарубежным образцам.

Он даже придумал для Германа Титова запись в свою «Жалобную книгу»: «Благодарю отличного мастера Вадима Воронкова, который…», или еще лучше: «Такие люди, как Вадим Воронков, помогли мне взлететь в космос!» Вот так отлично, на этом варианте, пожалуй, и остановимся.

Но отечественная бритва Германа Титова действительно не уступала лучшим зарубежным образцам: она не сломалась. В «Книге жалоб» появились записи совсем другого свойства: «Возмущен качеством ремонта, на третий день отказала фреза». Как будто фрезу делал Дима, а не завод! И еще одно: «Обращаю внимание дирекции на безобразие с переключателем…» Тут уже была его вина.

В конце недели убитый Дима честно отнес «Книгу» в контору. Он ждал заслуженной кары. Но директор бегло посмотрел записи и сказал:

— Народ больно грамотный стал. — Потом добавил: — Главное, остерегайся пенсионеров.

Наконец настал и Димин день. После выходного, во вторник, когда по обыкновению накопилась уйма работы, в мастерскую пришел пожилой дядя в полотняном костюме. Это был талантливый человек. Потому что не каждому удалось бы так основательно искалечить бритву, как сумел этот. Но Дима обещал все сделать к субботе.

— А «в присутствии» нельзя? — взмолился талантливый человек.

Дело в том, что он приехал из Дальне-Двориковского района всего на один день. И бритва ему очень нужна, так как лезвий для безопасной в продаже нет, а он должен ходить на уроки бритым.

Собственно, сжег он эту машинку потому, что он словесник — учитель русского языка и литературы — и с детства боится всякой техники. Можно сказать, что он технический кретин: даже перегоревшие пробки починяет жена.

— А что, очень серьезные разрушения? — спросил учитель и искательно посмотрел на мастера, как смотрела когда-то мама на доктора, когда Дима болел азиатским гриппом.

Словом, Дима починил ему бритву «в присутствии». И даже задержался на двадцать минут в мастерской.

Учитель все это время рассказывал ему разные чудные истории. В частности, про то, как искали «Дневник» Пушкина, главную часть которого так и не нашли…

Перед тем, как уйти, учитель сделал запись в «Книгу»: «Считаю своим приятным долгом поблагодарить прекрасного мастера, душевного человека В. Д. Воронкова. Если бы каждый наш работник на своем месте проявлял такое умение и сердечность…»

Более лестной записи и сам Дима для себя бы не сочинил.

«Все-таки мы все старые сентиментальные черти и безнадежные романтики», — подумал Дима.

(Мы все, — он сказал вместо «я», потому что ненавидел нескромность.) И тут ему пришло в голову, что электробритва «Харьков» похожа на атомную подводную лодку — белоснежную, с никелированной рубкой. Вот так, дорогие товарищи, вот так! Мы безнадежные романтики!

Кто-то там сказал, что признание нужно таланту, как виолончелисту канифоль. И Дима заиграл вовсю. Он, под стенания мамы, утащил из дома картину «Девятый вал» и повесил ее в мастерской. Обошел всех соседей, собирая старые журналы. Набрал кипу «Огоньков», «Крокодилов», «Работниц». А отставной полковник госбезопасности, ныне дачевладелец, Черножук подарил ему комплект журналов «Пчеловодство» за пятьдесят седьмой год.

Впрочем, посетители, дожидавшиеся ремонта «в присутствии», принимали все это как должное, как какой-нибудь инвентарь. А один дядька даже спросил:

— Что за идиот выписал сюда «Пчеловодство»?

Но все это ерунда, Дима даже смеялся.

Как раз в это время он познакомился с Тасей. Это была широкоплечая суровая девушка, ходившая в самую июльскую жарынь в синем шевиотовом костюме.