— Да, это правда, Ашот не умер, его убили! — повторил Мурад.

Они шли молча, погруженные в свои печальные думы.

Смерть Ашота нарушила тот относительный покой, в котором они жили в последнее время. Неожиданно новая забота легла на плечи: американский детский дом закрыли, и на улицу были выброшены сотни сирот, а среди них Мушег и Каро.

Турки, оправившись от тяжелых ударов, понемногу приходили в себя, и власти, убедившись в безнаказанности, постепенно принялись за старое и, как только могли, опять притесняли армян. Закрывали школы, запрещали газеты, по пустяковым причинам сажали в тюрьмы сотни людей, а то просто выселяли за пределы новой республики.

Так называемые «защитники армян» — англичане и американцы — делали вид, что ничего не замечают, а когда поднимался глухой ропот против произвола властей, они твердили, что не вмешиваются во внутренние дела Турции и что армяне или греки, не желающие жить в Турции, могут уехать в Африку, Бразилию или Австралию. Были даже созданы комитеты по размещению армян-беженцев. Эти комитеты под видом благотворительности вербовали дешевую рабочую силу. Опять вереницы бездомных беженцев толпами бродили по чужбине в поисках крова и пищи.

Дашнаки из кожи лезли, уговаривая армян выехать в колонии; они, потеряв всякий стыд, доказывали, что отправку несчастных людей в далекие края, на чужбину, нужно рассматривать как благодеяние великих держав в отношении армянского народа. Дашнакские комитеты Стамбула превратились в конторы по найму даровой рабочей силы для плантаторов Австралии, Бразилии и Южно-Африканского Союза.

В типографии работы становилось все меньше и меньше. Многие газеты больше не выходили, другие уменьшили тираж. Рабочую неделю сократили до четырех дней; и это не помогло — часовую плату снизили на одну треть. Но Мушегу и Каро некуда было деваться, и они остались жить у Мурада.

— Очень не хотелось бы стеснять вас. Наверное, вам тоже туго приходится, но ничего другого придумать не можем, — сказал смущенно Мушег. — Правда, после закрытия детского дома нам предложили ехать в Бразилию или Австралию, но нам стало как-то страшно… Ведь это тоже чужие, незнакомые края.

— И правильно сделали, что не поехали, — одобрил их Качаз. — По всему видать, что нам недолго осталось здесь жить. Тронемся все вместе. Вместе — крепче.

Снова полуголодная жизнь. Заработка Мурада и Качаза едва хватало им самим, а сейчас приходилось кормить еще ребят. Вчетвером жить в маленькой комнате тоже было неудобно, и, чтобы как-то устроиться, пришлось выбросить кровати и всем спать на полу. О работе для ребят и думать не приходилось, — армян никуда не принимали, даже уцелевшие армяне, хозяева предприятий, старались нанимать лишь турок, чтобы выслужиться перед властями.

Еще в детском доме учитель музыки обнаружил у Мушега хороший слух, его начали обучать игре на флейте, и он успел научиться кое-что играть. Особенно удавались ему народные мелодии. И сейчас по вечерам, когда собирались все товарищи, он доставал из футляра свою флейту и играл все, что знал. В такие часы двери всех комнат в коридоре открывались настежь, и жильцы, слушая игру Мушега, хвалили его.

Однажды вечером, возвращаясь с работы, Качаз услышал знакомые звуки флейты. В порту, около дверей кабака, Мушег, закинув голову, играл на флейте. Рядом с ним, держа кепку в руках, стоял бледный Каро. Вид у обоих был жалкий, растерянный. Пьяные матросы и рабочие порта, проходя мимо них, бросали в кепку Каро мелкие монеты.

У Качаза сжалось сердце: его любимые товарищи, способный, начитанный Мушег и маленький Каро, как нищие, собирают подаяние у дверей кабака.

— Хватит, кончай! — сказал Качаз как можно мягче.

Мушег послушно прекратил игру и пошел рядом, а Каро поплелся сзади.

— Зачем вы это сделали? — спросил Качаз, глядя прямо в глаза Мушегу.

— Что же нам оставалось делать? — начал оправдываться Мушег. — Работы никакой нет. Мы же видим, что тебе и Мураду нелегко приходится, вот и решили подрабатывать, как можем.

— Нет, Мушег, таким путем подрабатывать не годится. Ты сам понимаешь, что это нехорошо.

— А что тут плохого? — вмешался удивленный Каро. Он непонимающе смотрел на Качаза и, казалось, даже обиделся на него.

— Неужели мы дойдем до такой жизни, что будем протягивать руку прохожим на улице?

— Мы же не даром! Мушег им играл.

— Это все равно.

Пришел с работы Мурад. Выслушав от Качаза эту историю, он опустил голову.

— Проклятущая наша жизнь! — прошептал он со злостью.

— Что же нам делать? — дрожащим голосом спросил Мушег.

— Уедем! — ответил Мурад.

— Куда мы уедем? Кто нас ждет?

— В Россию, в Советскую Армению! — твердо заявил Мурад.

Он уже давно думал об этом и сейчас поделился своими соображениями с друзьями.

Ребята навели справки и подали прошение в полицию с просьбой выдать им паспорта для выезда в Россию. В ожидании ответа они начали изучать русский язык.

Ответа от полиции все не было. Мурад раза два ходил туда и пытался выяснить, в чем дело, но каждый раз чиновник грубо его обрывал:

— Когда нужно будет, тогда и сообщим. Ждите.

Узнав от Мурада, что они собираются в Советскую Россию, Исмаил отозвал его в сторону и протянул книжку.

— Только никому не показывай — мигом в полицию угодишь. Почитайте дома, это вам полезно.

Переплетчик Тефик долго тряс руку Мурада и, вздохнув, сказал:

— Завидую тебе и твоим товарищам. Вы счастливцы: поедете в Советскую Россию и своими глазами увидите, как там рабочие налаживают первое в мире государство труда. — И, задумавшись немного, он добавил: — Ничего, Мурад, мы еще встретимся. Вот свернем шею нашим буржуям и националистам, и у нас в Турции восторжествует свобода и справедливость, тогда и ты приезжай снова к нам, чтобы опять работать вместе с нами.

Мурад был тронут сочувствием Тефика. Дома он показал товарищам книгу, полученную от Исмаила.

На обложке ее крупными буквами было написано: «Манифест Коммунистической партии».

Юношам трудно было разбираться в глубоких политических, исторических и философских мыслях, заложенных в каждой строчке этой чудесной книги. Они напрягали все внимание, чтобы ее понять. Мурад по нескольку раз читал непонятные места. Но были строчки, а иногда и целые страницы, которые они не только понимали, но им казалось, что эти слова написаны специально для них.

— «Но буржуазия не только выковала оружие, несущее ей смерть; она породила и людей, которые направят против нее это оружие, — современных рабочих, пролетариев…» Значит, нас с вами, — добавил Мурад.

— Читай, читай дальше! — нетерпеливо попросил Качаз, слушавший с широко раскрытыми глазами.

— «Эти рабочие, вынужденные продавать себя поштучно, представляют собою такой же товар, как и всякий другой предмет торговли, а потому в равной мере подвержены всем случайностям конкуренции, всем колебаниям рынка».

— Подумай! Как будто о нас написано! — воскликнул удивленный Мушег. — Вот мы предлагаем себя как товар, но никто нас не хочет покупать.

— «Если не по содержанию, то по форме борьба пролетариата против буржуазии является сначала борьбой национальной. Пролетариат каждой страны, конечно, должен сперва покончить со своей собственной буржуазией».

Время шло, через оконное стекло в комнату проник мутный свет зари, а Мурад все читал:

— «…Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Значит, в Советской России все, что тут сказано, сбылось? — спросил Качаз. — И там нет больше никаких буржуев и хозяев?

— Вот здорово! — воскликнул Мушег.

— Как ты думаешь, Мурад: раз там рабочие имеют все права, то, выходит, я мог бы учиться на капитана? — снова спросил Качаз.

Казалось, он уже был на капитанском мостике корабля. Его фантазия быстро работала и рисовала ему самые прекрасные картины.