15

Истек август, вот и осень чубарая незаметно подкралась, а осадное петровское войско знай толклось у Митавы, не в силах взять замок. Как и в июне, русские играючи одолели городской вал, миновав извилистые каменные теснины, уперлись в крепость, где засел комендант Кнорринг с полутора тысячами солдат. История повторилась, при единственной лишь разнице: тогда это был попутный, никем не предусмотренный наскок, едва не увенчавшийся полным успехом, теперь подошли всерьез, надеясь круто переломить ход всей кампании семьсот пятого года.

Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает… Первыми на тот берег Аа вырвались белгородцы и тверичи, затопили гладкое, скатеркой, пространство и, не добежав до рва, отпрыгнули, словно ужаленные, — цитадель ответила градом бомб, ядер и пуль. Командиры полков Айгустов и Келин собрали в кустах растрепанные роты, затребовав из шанцев подкрепление, спустя какое-то время нанесли еще удар, однако итог был столь же горек…

Стало ясно — без осадной артиллерии замок не приструнить, орешек выдался на редкость крепкий. Пленные талдычили о множестве орудий, заблаговременно стянутых неприятелем в Митаву. Судя по опросам, их насчитывалось там триста сорок восемь, в том числе тридцать пять гаубиц и десять устройств новой инвенции, в несколько стволов каждое… Попробуй, ущеми!

Петр Алексеевич рвал и метал.

— «Авось», «небось» да «как-нибудь» — знаем одно… Где Корчмин, в рот ему дышло, где мортиры?

Бледный, донельзя издерганный Яков Брюс тихо доложил: барки с мортирами остановлены мелководьем верстах в сорока от лагеря, ныне вся надежда на бычью силу…

— А Карл с Левенгауптом, думаете, ждать будет? — взвился Петр Алексеевич. — Когда научитесь воевать по-людски? Без подсказа, храпаидолы, ни на шаг!

Следом попало Карлу Рену: плохо-де наблюдает за дорогами, рейтары шведские вконец распоясались. В адрес Аникиты Репнина, выдвинутого с корпусом севернее, помчалось грозное письмо. Как смел пропустить в неприятельскую Ригу плоты леса? Впредь, если хоть единая щепа пройдет, заплатишь головой!

Гневаясь, опускаясь до рукоприкладства, Петр внутренне чувствовал: во многом виноват он сам. Уверовал в слабость прибалтийских твердынь, ринулся с легким бутором вниз по Двине, о проломном наряде и не вспомнил… Мыслилось-то широко, ничего не скажешь: выйти под Бауск и Митаву, сотворить молниеносный сдвоенный штурм, подобный нарвско-дерптскому, в семьсот четвертом… И не просто козырнуть воинской новинкой, нет! Вбить клин промеж шведскими войсками в Польше и Лифляндии, обезопасить свой правый фланг и в конце концов пощупать острием шкуру Карлуса… Ан, кишка оказалась тонка!

Он искоса оглядывал молчаливо-грустный генералитет, дышал затрудненно. Ну вот, всех распек: за действительное, мнимое, бог весть какое… Ты-то сам когда перестанешь оскользаться, герр бомбардир, арсеналов прусских, голландских, аглицких дипломант? Кинулся и прокинулся! Еще неделя — и зарядят осенние ливни, и повертывай оглобли.

Особенно невпроворот наваливались думы по ночам. Петр подолгу лежал, уперев глаза в темень, вскакивал, будил генералов, ехал с ними вокруг замка. Дьявол Кнорринг был настороже. Стоило чуть замешкаться, сказать громкое слово, и со стен тотчас брызгал свинец, потом к фузейному треску приплетали свой голос орудия.

— Бомбами на всякий шорох… Богато живут! — удивлялся Родион Боур.

— А ты думал! У Карлуса при армии пушек раз-два, и обчелся. Основной королевский парк собран здесь, а почему? — рассуждал Брюс. — Перекрестье путей!

Генерал Рен, опрокинув перед выездом чарку-другую, вскидывался молодецки.

— Дозволь атаковать, герр Питер, и — клянусь могилами прародителей — мои драгуны не оставят камня на камне!

— Тебе мало потерь в пехоте, хошь кавалерию, с такими трудами выпестованную, вогнать в гроб?

Словесная перепалка, затеянная на аванпостах, порождала новый огневой шквал, впору было уносить ноги. И опять — наедине с грызущей тоской, и по капле цедилось глухое время.

В одну из ночей Петр впал-таки в сон, беспокойный, мучительный. Перед ним вновь мерцала черными водами река Аа, в дыму приливали и отливали колонны солдат в темно-зеленом, выкашиваемые точно косой. Хотелось броситься наперерез, крикнуть, удержать на месте, но язык будто олубенел, члены — столь послушные всегда — опутала немочь… И новое видение: в лесу, посреди ржавых болот, медленно, черепашьей скоростью ползут мортиры, влекомые волами, понуро вышагивает краснокафтанный строй, почему-то с Катенькой впереди, а сбоку затаилась, припав к земле, громадная полосатая тигра. Остерегись! Какое там… Зверь прыгает молнией на Катеньку, а та… Где ж она, милая? Успела ли извернуться? Поди-ка ты… вступает в лагерь!

Петр очнулся, дико повел головой. Не поймешь, то ли пригрезилось, то ли послышалось на самом деле… Над ним серело знакомое бледное обличье.

— Макаров? Чего этакую рань?

— Господин бомбардир, «Василий с острова» ждет у входа.

— А… мортиры?! — стремительно вскинулся Петр. — Целехонькие? Ф-фу, гора с плеч… Высеки огонь, зови!

Вошел инженер-капитан Корчмин, вскинул два пальца вверх, готовясь отдать рапорт, но Петр шагнул к нему, обнял, крепко расцеловал.

— Умница, одно слово! — и навострился на изодранный в клочья кафтан. — Где сподобило, в какой драке?

— Рейтары шведские напуск учинили, верстах в пятнадцати. Видать, крались-то уж давно… Спасибо Родиону Боуру! Пал аки смерч, кого поколол, кого пленил, теперь остатних вылавливает… — Корчмин потер кулаками воспаленные глаза. — Куда… мортиры двигать прикажете?

— Угомонись, чертушко. Позовем с Яковом Брюсом кого-нибудь из легкой артиллерии, спроворим. А твоей команде спать, чарку испив. Запомни, подъем ровно в полдень, время дорого!

— Надо бы… сперва…

— Спать! — оглушительно рявкнул Петр. — Макаров, проследи, пока мы в траншеях заняты будем.

…Бомбардировка митавских укреплений длилась десять часов кряду — с вечера до утра, и не наобум, как при Азове или Нотебурге: только б напугать, а повезет, и раскрошить кое-где верх «муры», остальное докончит приступ… На кроках, вычерченных загодя, со слов лазутчиков, воочию рисовались казармы, погреба с великими зелейными припасами, батареи и отдельные стволы, комендантский дом. Часть осадных пушек — еще затемно — была развернута против главных ворот, накоротке.

Обстрел усиливался, мастерски направляемый Корчминым, — поднаторел в устье Невы, на шведских фрегатах! Петр, взмокший, прокопченный насквозь, ни на миг не покидал шанцев. Долгоного рысил от мортиры к мортире, сам наводил, сам подносил запал, а на все уговоры Брюса и Корчмина ответствовал неизменное:

— Уйти в шатер никогда не поздно. Верно, дети?

— Точно так, ваше… господин капитан! — гаркали сивоусые бомбардиры в ответ.

— Во, глас божий!

Иногда он застывал над бруствером, из-под руки смотрел вперед, причмокивал, довольный. Бомбы влипали кучно, замок понемногу заволакивало густым дымом, сквозь который прорезывались там и сям бурливые снопы огня.

— Что, не по нраву? А мы еще… Навались!

В пять пополудни канонада вдруг стихла, оборванная на самой высокой ноте. Безмолвствовали и шведы: огненные волны шли с четырех сторон, сдвигали смертельное кольцо, грозя ворваться в подземелья, и солдатам гарнизона не оставалось ничего иного, как из последних сил тушить пожар.

— Ага, припекает… Славно, славно! — Петр оглянулся вокруг. — Ну, кто смелый до Кнорринга наведаться? Ты, гвоздь-Ягужинский? Бери простыню почище, барабан, ступай. Наше условие твердое: решит сдачу сей секунд — согласимся с пропуском гарнизона к морю, нет — пусть пеняет на собственную дурь! — И вдогонку: — Допрежь умойся, не то подумает: не офицер, а трубочист какой!

Поодаль сдержанно-спокойно улыбался Родион Боур, одетый по-походному.

— Радуйся, парнище, твой черед. Корпус готов, ни о чем не забыто? Ну-ну. Погоди, не торопись. Что такое Бауск, представляешь ясно? Сие — последний Карлусов клык в здешних местах, кроме Риги. Выдернем, и кампания в кармане, и лети до зимних квартир… Кто там главенствует у евреев?

— Подполковник Сталь фон Гольштейн!

— Фамилия почему-то знакомая…

Рен гулко захохотал.

— Помнишь, герр Питер, у Нарвы мне попался, с бумагами сверхсекретными? Его кузен!

— Вот и встретятся через малое время! — Петр кивнул Боуру. — Если будут сидеть крепко, предлагай аккорд, бог с ними… Да, еще одно! О Карлусе узнавай, ты ведь у нас теперь крайний. А разведав, пиши надвое: которое — правда, которое — слух, во избежанье напрасной тревоги…

Петр скосил глаза на крепость, и у него екнуло сердце: с обугленных, в осыпях, стен спускались длинные белые полотнища. Кнорринг предпочел не искушать судьбу.