— Если не ошибаюсь, блюхеровцы?

— К чему твой вопрос?

— Много было разговоров, и вдоль и поперек. Теперь мне понятно волнение мистера Гарриса.

— Что еще за тип?

— Генеральный консул Соединенных Американских Штатов, приезжал на днях из Иркутска в Уфу. Интересовался исключительно вами. Какие меры приняты, крепок ли заслон, есть ли новые сведенья о генерале Блюхере. Долго изучал карту, беседовал с полковником разведки… Ему о Третьей и Седьмой казачьих дивизиях, о каппелевском ударном отряде, о польских и чешских легионах. Уперся, не стал и слушать. «Это таран, господа, это смерч!» Разволновался окончательно, заговорил о немедленном выезде в Иркутск, о телеграмме президенту Вильсону…

— Подзагну-у-ул, дядя! — недоверчиво сказал Санька Волков.

— Нет нужды, молодой человек.

Санька присвистнул.

— Только их и не хватало, комиссар!

— Ленин что говорит? Капитал — сила мировая, как и мы, пролетарии.

Штабс-капитан в странном замешательстве посмотрел на Игната:

— Вы… ни о чем не слышали? О выстреле эсерки Каплан, о…

— Пятую неделю в кольце, понимай. Ну и ну?

Штабс-капитан достал из кармана вчетверо сложенную газету, подал Игнату.

— Купил перед уходом. Простите, что предлагаю эту стряпню, но ведь на слово-то вы не поверите… — он потер лоб ладонью.

Игнат недоуменно свел брови, вчитался. Ядовито-черные строки запрыгали в глазах. Игнат покачнулся в седле, выдавил хриплое:

— Братцы, ранен Ленин…

Белоречане столпились вокруг, с тревогой расспрашивали его, а он бессмысленно мотал головой, выкрикивал неразборчивое… Потом вскачь сорвался по тракту, ничего не видя и не слыша.

Вокруг распростерлась темень. Тучи вместе с туманом опустились к дороге, облегли плотно, без конца сеяли холодный, пробирающий до костей бус. В мокрых ветвях по-волчьи завывал ветер.

Полки и обозы шли без обычного гомона, в суровой тишине. Люди притерпелись ко многому за последние вихревые дни, попривыкли к своей и чужой крови, к частым смертям, чуть ли не на каждой версте оставляя безымянные бугорки, но весть, принесенная штабс-капитаном, опалила сердца, согнула молодых и старых.

Об отдыхе вспомнили далеко за полночь, когда вконец отказали ноги. Кое-как устроились в лесу, развели костры, больше для раненых, а молчание не убывало, и неведомо куда отбежал сон.

Игнат то и дело вскидывался, поднимал голову. Скорей бы утро, что ли, а там бросок на Медянское, где, по слухам, стоят передовые красные части…

Кто-то глыбой вырос в темноте, сел рядом, накренив штабную повозку. Так и есть, Мокей Кузьмич, только его и недоставало в такую минуту. Но нет сил уйти с глаз долой от этого неугомонного бородача.

— Вот, завсегда шарахаетесь, как черти от ладана! — сказал тот с обидой в голосе. — А я, может, о чем-то наиглавном хочу… Думаешь, Мокей дурак? Извени! — и вплотную приблизил лицо. — В Белорецке-то кто бунтовал супротив Совета? Ну, а кто в Ленина стрелял? Те же самые… как их… эсеры. Одна шайка-лейка с буржуазеей и царем. Ты понимаешь?

— Цель одна, ты прав, — согласился Игнат, забыв о недавней досаде, а про себя подумал: «Да, время-времечко. И булыга оживает, перестает быть просто камнем!»

Мокей медлил, не уходил.

— Слушай, а ты его видел, Ильича-то?

— Несколько раз.

— А… беседовал, вот как мы с тобой?

— Не довелось. Всяк при своем деле, а у него груз во сто крат весомее. Стоило ли мешать, сам посуди?

— Ну не-е-ет. Будь я на твоем месте, извени, непременно бы потолковал, отвел душу. Много чего, понимаешь, накопилося в ней!

Он помолчал, осторожно прикоснулся к забинтованной, на перевязи, руке, скрипнул зубами.

— Энтой пули я им тоже не прощу. На германской ни царапины не получил, под Чертовой горой пронесло, а ведь огонь был адовый, и — на тебе… Ну-ну! — и погрозил кулаком в кромешную темень.

2

Разведка троичан, сделав сорокаверстный пробег, под вечер вступила в село Медянское. Опередив отряд, пятеро во главе с помощником Томина ввалились в штаб запасного батальона, расквартированного здесь.

— Ну, вот и мы… Встречайте! — обессиленно-радостно выпалили они с порога.

— Руки! — последовал неожиданный окрик. — Сдать оружие. Комендант, распорядись!

— Но ведь вы… из Четвертой уральской дивизии, разве не так? — оторопело спросил троичанин, плечом оттесняя коменданта.

— Допрос веду я. Кто такие? — жестко перебил его комбат. Не предложил сесть, кусал губы, пока тот вел сбивчивый рассказ. — Так-так… Проверим!

Он отошел к настенному телефону, вызвал Кунгур. Басил, с частой оглядкой на дверь, где столпились исчерна-загорелые, в отрепье, незнакомцы.

— Товарищ начгарнизона? Сведенья, полученные штадивом-четыре, подтверждаются. Обход крупными силами с юга налицо. Дивизия? Чтобы не попасть под удар, отступает к Красноуфимску, — комбат понизил голос. — У меня в штабе сидят пятеро. Не из тех ли? Вид крайне подозрительный, вооружены до зубов. Что, не применяют ли? Пока нет, но кто их знает… О себе плетут несусветное: мол, красные партизаны, со средины лета находились в кольце, пробиваются на соединение с нами… Блюхер какой-то… Боюсь, как бы не было провокации… Что? — комбат зажал трубку ладонью, обернулся: — Имя главкома, быстро!

— Василий Константинович.

— Совпадает в точности, товарищ начгарнизона. Есть. — И повторил тише. — Есть. К ночи будут у вас.

Он медленно опустился на подоконник.

— Попал я с вами в историю… Чего же толком-то не объяснили?

Троичанин порывисто шагнул к нему.

— Ладно, не обидчивые… О Ленине скажи!

Пятеро, смертельно побледнев, ждали ответа.

— Раны опасные, товарищи. Перебита кость, глубоко задето легкое, стреляли отравленными пулями…

— Ну?

— Да вы сядьте. Эй, комендант, стулья товарищам… Самое страшное позади. Здоровье Ильича идет на поправку. Сердится, что не дают газет и книг, справляется о делах на Восточном фронте. Вот последний бюллетень.

— Огромное спасибо! — помощник Томина подозвал ординарца. — Бери лошадь посправнее, скачи к колоннам…

Партизаны заметно повеселели. Долго сидели вокруг стола, взапуски дымили папиросами, пили кипяток с сахарином. Комбат и его ротные не успевали отвечать на расспросы. Давно ли сколочена Третья армия, кто при ней командир? Откуда злее наседают белые?..

За окном стемнело. Пора было ехать в Кунгур. Гости с шумом отодвинули стулья.

— Постой, а о каком обходе ты говорил? — вдруг спросил от двери помощник Томина. — С юга нет никого, кроме наших.

Комбат, мигом уловив, что к чему, принялся названивать в штадив-четыре.

— Натворили вы бед своим рейдом!

3

На улицах Кунгура еще не улеглась толчея, перед шеренгами бойцов еще вели речь выборные политруки, а в штабе гарнизона между членами Реввоенсовета армии Берзиным и Борчаниновым и новым начдивом-четыре Блюхером произошел такой разговор:

— Стоим на острие. Под угрозой Пермь, Четвертая и Третья уральские дивизии обескровлены, в их составе всего по нескольку боеспособных рот.

— Не густо, — Василий Константинович задумчиво погладил макушку. — А чем располагает враг?

— Силы крупные. Под Красноуфимском свежая иркутская бригада, на подходе бугурусланцы и верхнеудинцы. Дивизией командует генерал Голицын, из князей. Севернее развертывается дивизия генерала Зиневича, подпирает ее группа войск Пепеляева… Обстановка грозная, вся надежда на вас, товарищи. Когда вы сможете выступить на фронт?

— Когда прикажете. Но я бы просил день-два, чтоб люди помылись в бане, переоделись в красноармейское обмундирование, проверили оружие.

Штаб во главе с Николаем Дмитриевичем Кашириным еще готовил подробные сводки о белых частях, разгромленных под Петровским заводом, Ирныкшами, Чертовой горой, Иглино, потопленных в Уфимке, а колонны, по-новому бригады, одна за другой выдвигались на передний край.

Начдив с дюжиной конных вырвался далеко вперед. Сверяясь по карте, ехал от позиции к позиции, молча принимал рапорты, шел в окопы. Дела были невеселые: боец — на двадцать саженей, взвод — на версту. Как они еще держались до сих пор?

Комбат, умотанный до предела человек, подал замызганный листок, потупился.

— Кровью написано, товарищ начдив, не знаю, понятно ли.

— Ого, да ты философ! — Василий Константинович удивленно присвистнул. — «Прошу дать отдохнуть моим наболевшим и расстроенным рядам. Благодаря военным неудачам, команда пала духом победы, что самое важное в наступлении…»

Прочел Василий Константинович, развел руками. Партизанские командиры, стоя полукольцом, загудели. Как у него язык повернулся, черт побери! Или за их плечами не было рейда по горам и низинам, на их долю не выпали бои, один другого кровавей?

— Под расстрел паникера! — жестко бросил Погорельский. Но начдив рассудил иначе: похлопал понурого комбата по плечу, сказал:

— Даю две недели, так и быть. Дождись верхнеуральцев, отводи батальон в Кунгур. — И Погорельскому: — Твои скоро подойдут?

— Часа через три. Есть к тебе просьба, начдив. Этого анику-воина, — он указал на комбата, — после отдыха направь куда угодно, только не в мой полк. Они мне такую бациллу разведут, скребком не отдерешь!

— И не в мой, — подал голос Калмыков.

Лицо комбата побагровело.

— Да вы что, товарищи, вы что… Я же по чистой совести. Думал, поймете. Ведь второй месяц в боях, кажен день потеря за потерей…

— Эх, слабак. Мы, считай, полгода в огне… Да чего попусту ронять слова!

4

Серые сумерки сменились темнотой. Тяжело клубились тучи, срываясь дождем и градом, грязь текла по дороге. Конь всхрапывал, выбивался из сил…

К ночи резко похолодало, но свету не прибавилось: тьма все так же висела непроницаемой, под небо, стеной, только правее дробно взблескивал огонек, единственный на версты. Где он, далеко или близко, не поймешь: то ли на равнине, то ли среди гор. Игнат натянул поводья, помедлил с минуту, все-таки свернул вбок, надеясь отыскать кого-нибудь, расспросить о селе, куда торопился, обогнав обозы. Но огонек помигал и вдруг погас. Игнат очутился в непролазной чащобе, едва было не влез вместе с конем в бочаг, наполненный студеной водой. «Эдак заедешь к белым, чего доброго!» Насилу выбрался обратно на тракт, и радостно екнуло сердце, — навстречу ехал мужичок на порожней телеге.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: