— Мир честной компании. Чего надулись?

— А у н-н-нас д-д-д… — заговорил Петрован.

— После докончишь! — в нетерпении перебил его Кузьма, босиком устремляясь к Ваське. — Ну-ка, показывай, чего раздобыл… Да живее, не мытарь! — и раздернул мешок, вывалил на стол содержимое: три каравая хлеба, круги мороженого молока, табак, малость соли, нитки, чашку, штаны с рубахой. Кузьма увял, отошел к нарам. — Не густо!

Васька пошарил в кармане, извлек несколько луковиц.

— Твоя маманька дала, Степан.

Тот, оглядывая Васькину добычу, тихо, словно нехотя, спросил:

— Ну, что — маманька?

Малецков грустно усмехнулся:

— И моя родимая хлебнула горького, но твоей, Степка, повезло в особенности. Молодкой на Зарековских день и ночь вкалывала, ослеп Терентий Иванович, пришлось ей быть и за отца, и за бога. Под старость — новая беда. Среднего сына в солдаты забрили, старший тягу в лес. И опять на матери отозвалось, поркой!

— Не трави душу… — попросил Степан. — У своих был?

Васька потупился. Но долго унывать он не умел: отхватил кус хлеба, присыпал сольцой, захрустел.

— А о Силантии знаете новость?

— Никак Серка возвернули?

— Последнюю, сивую, в армейский обоз!

— Дождался правды! — Степан покружил по избе, думая о чем-то. — Хлеба мало… — Решительно мотнул чубом. — Завтра пойдем. Не хотелось часто под пули соваться, место открывать, но что поделаешь.

Васькины глаза вспыхнули радостью.

— Сходим, долбанемся! — и тут же стукнул себя в лоб. — Чуть не забыл… К нам еще двое прилабунились. Ждут за увалом, в пади. Звать?

— Погоди, погоди, — ухватил его за руку Степан. — Что за народ?

— По всему, свои!

Лицо Брагина построжало, у губ снова отвердели желваки. До чего легковерный парень… Свои! У них что, на лбу написано? Однако делать нечего: увал в полуверсте. Не отсылать же назад, в лапы «кокард», под топор. К тому ж дознаются о нашем укотье, придут по свежим следам, сыпанут горячим.

— Зови, коль привел!

Васька опрометью выскочил за дверь.

— Ой, не ндравится мне ваша затея, — пробубнил Кузьма, забыв, что и сам недавно был вроде тех: брел неведомо куда и зачем, ослабев от голода, в разбитых опорках.

Малецков распахнул дверь, посторонился, пропуская новеньких, сказал солидным баском:

— Пожалуйте к атаману! — и неприметно подмигнул своим.

На одном из незнакомцев, худом, высоком, глубоко припадающем на правый бок, свободно болталась ватная стеганка, на другом потрепанное полупальто с каракулевым воротником, под фетровой шляпой для тепла повязан бабий платок, на ногах чесанки с галошами. Ребята покосились: одет как буржуй!

Высокий поздоровался вполголоса. Сказал и задохнулся, долго кашлял, сотрясаясь всем телом, в груди что-то выпевало тонкой струной. Ребята переглянулись понимающе: да-а-а, круто обошлась с человеком злодейка-судьба!

— Здорово, — ответил Степан, рассматривая высокого: серые глаза, волосы сплошь седые, лицо в морщинках, — и повторил: — Здорово, комиссар. Огнивцев, если не ошибаюсь? Можешь не говорить, кто таков, откуда, по каким признакам розыск ведется. Без того все на ладони. Скажи, Александровский централ на том же месте?

Человек с усмешкой разлепил бескровные губы:

— По бумаге немудрено угадывать, атаман. И к вам попала?

— Спасибо почтарю, снабдил. На раскурку жестковата, но при нашей бедности сойдет… Садись, комиссар, к огню. Эй, Кузьма, подвинься… А вот на сытную кормежку не рассчитывай. Петрован, что с зайцем?

— К-к-кажись, еще не упрел.

— Ах, черт! — с досадой выругался Степан и неожиданно повернулся ко второму. — Говори-рассказывай.

— О чем?

— О чем угодно!

— «Красная Пенза эвакуируется в Вязьму». «Состояние нации близко к глубокому обмороку»!

— Тьфу, дьявол! — Кузьма раскрыл рот, испуганно заморгал.

Ласково глядя на обитателей укотья, низенький все тем же доверительным голосом сообщил:

— «По слухам, император Вильгельм вступил в социал-демократическую партию, а Карл Либкнехт провозглашен наследником престола».

Малецков повертел пальцем у виска:

— Эй, дяденька, ты — не того, пока брел?..

— «Сегодня в двенадцать часов в продсовлавочке производится выдача брюнеток по желтым талонам и блондинок — по красным. Запись в очередь там же».

— Ч-ч-чудеса! — развел руками Петрован.

— Говори-ка о себе! — Брагин разом прервал поток странных речей.

— Видите ли, я с ним. Или этого мало?

— Кто такой, спрашиваю! — рявкнул Степан, приподнимаясь на локте. — Коммерсант, шпион, писарь, подрядчик, черт, сатана?

— Просто странник.

— А проще?

— Путешествую по Ангаре. Созерцаю, думаю.

— Кем был до того, как начал… думать? — подкинул вопрос Малецков.

— Был, по необходимости, комиссионером. Приценивался, покупал, обменивал, продавал, знаете ли…

Васька — в тон ему:

— Драл три шкуры с честного люда.

— Случалось и такое, юноша, — согласился низенький.

— Ну, а потом? — спросил Степан.

— Последнее время служил в уездном почтамте. За отказ вскрывать частные письма оказался не у дел.

— То-то газетами до сих пор несет, хоть нос зажимай! — Степан вдруг улыбнулся. — Об чем еще катают, кроме Вильгельма?

— О многом, только не по эту, а по ту сторону.

— О порках, значит, ни слова? — глухо спросил Степан. — О спаленных избах, о налогах, о рекрутах…

— Как же, как же… «Мобилизация по Сибири протекает великолепно, без каких-либо осложнений. Новобранцы в полных списках являются на призывные пункты».

Васька прыснул:

— Точь-в-точь про нас, а, Степан? — Он по-свойски хлопнул низенького по плечу, шутливо откозырял. — Будем знакомы. Дезертир сибирской армии Василий, сын Поликарпов. Это — Степан Терентьевич Брагин, атаман. Рядом — Кузьма, такой же приблудной, как и вы, с того берега. Кашеваром — Петрован, мой зятек.

— Полиевт Оганесович Тер-Загниборода, — ответил низенький, кланяясь. Грянул общий хохот. Васька присел у порога, заливисто хохотал Степан, ухватясь за бока, ему вторил козлобородый Кузьма.

— Ой, уморил! Ой, смерть моя! — стонали ребята. — Ха-ха-ха! О-хо-хо-хо-хо!

Первым опомнился Степан. Утер веселые слезы, оказал сквозь смех:

— Как же тебя понимать? Хохол ты или армяшка? Или то и другое вместе?

На лице Тер-Загнибороды мелькнула грустная улыбка человека, привыкшего к таким оборотам.

— Видите ли, моя родительница… Вернее, мой достопочтенный дед…

— Хватит! — остановил его Степан. — Пристраивайся к котлу, Тер-Борода. Петрован, что-то стужей потянуло.

— Огонь п-п-погас, пока мы тут з-з-зкакомились, — отозвался тот и, встав перед печкой на колени, принялся раздувать угли.

Васька хлопнул низенького по плечу.

— Садись по-братски. Харч имеется?

— Есть немного.

— Вытаскивай: братство так братство! — и поднял голову. — Никак был свист?

— А ну, Кузьма, проверь, кто там еще, — велел Степан, — да окликни сперва. Бердану возьми.

Улыбки точно ветром сдуло с губ. Ребята сидели, напряженно вслушиваясь и с минуты на минуту ожидая пальбы за стеной. Высокий оглядел всех по очереди.

— Да-а-а, — сказал он с иронией. — Плохи ваши дела, молодцы Братского уезда.

Степан ответил не сразу.

— Жизнь хреновая, комиссар. За час вперед не уверен, во как. Всякий миг жди гостей: или местная милиция нагрянет облавой, или особые из города, что с капитаном Белоголовым села жгут. А жрать надо? Хлеб, одначе, на суках не растет, идешь на дымок, а там — «кокарды». На той седмице вон еле ноги унесли с Петрованом!

— Ага, — подтвердил тот. — Ч-ч-чуть не вз-з-злетели на осину! — Он заметил испуг Тер-Загнибороды, легонько толкнул его в бок. — Ты жми на едово, с-с-странник. Пугаться б-б-будем потом!

— Родичи в красных есть? — спросил Огнивцев.

— А мы какие, по-твоему? — задиристо молвил Васька и тут же сник. — Да и в белых навалом. Через дом, не реже.

— Переплетец. То-то вас не слышно, не видно.

Все загалдели разом.

— Но-но, комиссар, не очень. Дюзгаем понемногу!

— В смысле — грабите?

— Нет, зачем? Берем открыто и другим даем, голи тут ого-го. Беднота-то сама отдает последнее… — прогудел Степан. — Зуб на власть имеем крепкий! Петрован, скажем, до смотрителя на Лучихинской домне добирается. За сестренку поруганную… У Васьки с Кузьмой — иной разговор. У меня — тоже, особенный.

— Все-таки… скудно живете. Без гнева, без света!

У Степана задергало щеку. Ребятам его вспыльчивость была не в диковинку, чуть что, замолкали, но гость о ней не знал, потому и разговаривал так настырно. Подзадоривал, что ли? Вроде б нет расчета. Ну, пойдут они шастать по деревням, а ему один путь — пока на нары, а по весне в гроб…

— Мы браво не ходим, высоко не парим. Поучи нас, мил человек! — сказал Степан с затаенной усмешкой, но потом не сдержался: — Слушай, сидел бы ты дома, чего всколготился? Еле душа в теле, ей-пра!

— И то, собрался было на полати, да не получилось — волки набежали! — Огнивцев в карман за словами не лез, были они всегда при нем, наготове.

— Что ж нам делать, по-твоему?

— Мозгой шевелить надо, вот что. В низовья, к Илиму, гонца посылайте. Там не дремлют.

— А если мы сами по себе… — задиристо начал Васька, но Степан перебил его:

— Пусть они к нам идут. Здесь и до губернии поближе, и до «чугунки» подать рукой. А кто у них главным? — неожиданно поинтересовался Степан.

— О Бурлове слыхивал?

— Так, мельком.

— Ничего, услышишь. Глыба-парень!

Вбежал запыханный Кузьма, затоптался вокруг печки, косясь на ополовиненный чугун.

— Степша, лучихинский малец прибегал! Говорит, сход у них был утром, отказались царскую недоимку платить. Земский с угрозой: мол давайте подобру, Омск шутить не любит. Вы, мол, и осенью не внесли ни гроша, все ждали твердой власти. Она, мол, вот она — верховный правитель, адмирал Колчак… А мужичье с мастеровыми в один голос: не знаем о таковском, не слышали… Земский как заорет: может, вам Ленин о комиссарами надобен?..

— Что же сход? — спросил Огнивцев.

— Ясно, в рев. Ты, дескать, нас на крючок не лови, мы ученые! На том и разошлись. А земский наряд милиции вызвал…