Точильщики, лудильщики, раскройщики, формовщики,

Сегодня – именитые,

безвестные вчера.

Четко и остро

Бегает перо

В недрах канцелярий,

контор,

бюро.

Глаза – одинаковы.

Руки – точь-в-точь.

Мысли – как лаковые.

Речь – как замазка...

И дух забывает минувшую ночь –

Сказку,

Могучую правду он с жадностью пьет

В заданиях, бодрых на диво,

Он выгоду чует, и честь, и почет

В сторуком труде коллектива.

Он видит:

у Рогожского,

Центрального,

Тишинского,

И там – у Усачевского –

народные моря:

Там всякий пробирается вглубь чрева исполинского,

В невидимом чудовище монаду растворя.

Витрины разукрашены,

те – бархатны, те – шелковы,

(От голода вчерашнего в Грядущее мосты),

Чтоб женщины с баулами, авоськами, кошелками

Сбегались в говорливые, дрожащие хвосты.

А за универмагами, халупами, колоннами

Пульсирует багровое, неоновое М,

Воздвигнутое магами – людскими миллионами,

Охваченными пафосом невиданных систем.

Там статуи с тяжелыми чертами узурпаторов,

Керамикой и мрамором ласкаются глаза,

Там в ровном рокотании шарнирных эскалаторов

Сливаются несметные шаги и голоса.

Часы несутся в ярости.

Поток все полноводнее,

Волна остервенелая преследует волну...

Поигрывает люстрами сквозняк из преисподней,

Составы громыхающие гонит в глубину.

Горланящие месива

вливаются волокнами

Сквозь двери дребезжащие, юркнувшие в пазы;

Мелькающие кабели вибрируют за окнами,

Светильники проносятся разрядами грозы...

Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,

С невольными усильями усилья единя,

Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются,

Колеса неустанные скрежещущего дня.

И все над-человеческое

выхолостить, вымести

Зубчатою скребницею из личности спеша,

Безвольно опускается в поток необходимости

Борьбой существования плененная душа.

Часть вторая. ВЕЛИКАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ

В своем разрастании город неволен:

Им волит тот Гений, что вел в старину

Сквозь бронзовый гул шестисот колоколен

К Последнему Риму – Москву и страну.

Но праздничный гул мирового призванья

Нечаянным отзывом эхо будил

В подземных пустотах и напластованьях,

В глубинном жилье богоборственных сил.

В своем разрастании город не волен:

Так нудит и волит нездешняя мощь,

Клубясь и вздуваясь с невидимых штолен,

Некопаных шахт и нехоженых толщ.

Как будто, пульсируя крепнущим телом,

Тучнеет в кромешном краю божество,

Давно не вмещаясь по древним пределам

Сосуда гранитного

своего.

Давно уж двоящимся раем

Влеком созидающий дух:

Он яростью обуреваем,

Борим инспирацией ~двух~.

Враждующим волям покорны,

В твореньях переплетены,

Мечты отливаются в формы

Великой и страшной страны.

И там, где сверкали вчера панагии

И глас "Аллилуйя!" сердца отмыкал –

Асфальтовой глади пространства нагие

Сверкают иллюзией черных зеркал.

Стихий пробуждаемых крепнет борьба там,

Круша и ломая старинный покой

По милым Остоженкам, мирным Арбатам,

Кривоколенным и старой Тверской.

И, переступая стопой исполинской

Покорной реки полноводный каскад,

Мчат Каменный, Устьинский и Бородинский

Потоки машин по хребтам эстакад.

На дне котлованов, под солнцем и ливнем,

Вращаясь по графику четких секунд,

Живых экскаваторов черные бивни,

Жуя челюстями, вгрызаются в грунт.

Толпой динозавров подъемные краны

Кивают змеиными шеями вдаль,

И взору привычному больше не странны

Их мыслящий ход, их разумная сталь.

Над хаосом древних трущоб и урочищ,

Над особняками –

векам напоказ

Уж высится – явью свершенных пророчеств –

Гигантских ансамблей ажурный каркас.

Застрельщиков,

мучеников,

энтузиастов

Доиграна высокопарная роль:

Эпоха – арена тяжелых, как заступ,

Чугунных умов,

урановых воль.

Учтен чертежами Египет,

Ампир, Ренессанс, Вавилон,

Но муза уже не рассыпет

Для зодчих свой радужный сон.

Рассудка граненая призма

Не вызовет радугу ту:

Не влить нам в сосуд гигантизма

Утраченную красоту.

Напрасно спешим мы в Каноссу

Иных, гармонических лет:

Америки поздней колоссы

Диктуют домам силуэт.

Эклектика арок и лоджий,

Снижающийся габарит

О скрытом, подспудном бесплодьи

Намеками форм говорит.

И в бурю оваций,

маршей

и кликов

Век погружает

свою тоску,

И все туманней скольженье бликов

По мировому

маховику.

И сквозь жужжанье коловоротов

И похохатыванье

электропил,

Встают колонны, встают ворота

И заплетается сеть стропил.

Уж аэрограф, как веер, краской

Шурша обмахивает

любой фасад,

Чтоб он стал весел под этой маской:

Тот – бел, тот – розов, тот – полосат.

Во вдохновении

и в одержании,

не видя сумерек,

не зная вечера,

Кружатся ролики, винты завинчиваются и поворачиваются

ключи,

Спешат ударники, снуют стахановцы, бубнят бухгалтеры,

стучат диспетчеры,

Сигналировщики жестикулируют

и в поликлиниках

ворчат врачи.

Они неистовствуют и состязаются, они проносятся

и разлучаются,

В полете воль головокружительном живые плоскости накреня,

И возвращаются, и возвращаются, и возвращаются,

и возвращаются –

Как нумерующиеся подшипники, детали лязгающего дня.

И какофония

пестрых гудов

Гремит и хлещет по берегам:

Треск арифмометров и ундервудов,

Команда плацев

и детский гам.

За землекопом спешит кирпичник,

За облицовщиком – столяры,

И детворою, как шумный птичник,

Уж верещат и визжат дворы.

В казенных классах,

теснясь к партам,

растет смена,

урок длится,

Пестрят карты

всех стран света,

по тьме досок

скрипит мел;

В глаза гуннам –

рябят цифры,

огнем юным

горят лица,

А в час спорта

во двор мчится –

в галоп, с гиком –

клубок тел.

Смешав правду

с нагой ложью,

зерно знанья

с трухой догмы,

Здесь дух века

мнет ум тысяч,

росток нежный,

эфир душ,

Чтоб в их сердце

кремнем жизни

огонь пыла

потом высечь,

Швырнуть в город

живой каплей,

в бедлам строек,

в стальной туш;

Чтоб верным роем,

несметной стаей

Они спускались – в любые рвы,

Громаду алчную ублажая

Ометалличивающейся

Москвы.

Все крепче дамбы,

все выше стены,

Плотней устои, прочнее кров,

И слышно явственно, как по венам

Державы мира

струится кровь.

И каждый белый и красный шарик

Спешит к заданьям по руслу жил,

В безмерных зданьях кружит и шарит,

Где накануне

другой кружил.

И к инфильтратам

гигантских мускулов

по раздувающимся артериям

Самоотверженными фагоцитами в тревоге судорожной спеша,

Во имя жизни, защитным гноем, вкруг язв недугующей

материи

Ложатся пухнущими гекатомбами за жертвой жертва,

к душе душа.

Пути их скрещиваются, перенаслаиваются,

монады сталкиваются и опрокидываются

И поглощаются в ревущем омуте другой обрушивающейся

волной;

Имен их нет на скрижалях будущего, и даже память о них

откидывается