всех
гамм
И сальто-мортале – на аренах.
Встанет попурри, как балерина, на носок,
Тельце – как у бабочки: весь груз –
грамм, –
Будто похохатывает маленький бесок:
Дранта-рата-рита, тороплюсь
к вам!
А ксилофон, бренча,
Виолончель, урча,
И гогоча, как черт,
кларнет
Воображенье мчат
В неразличимый чад,
Где не понять
ни тьму,
ни свет.
Там попурри –
дзинь-дзень,
И на волну
всех струн
Взлетает песнь,
как челн.
как флаг,
Что никогда
наш день
Еще не был
столь юн,
Столь осиян,
столь полн,
столь благ.
Звенит бокал
дзынь-дзень,
Узоры слов
рвет джаз,
Колоратур
визг остр
и шустр, –
Забыть на миг
злой день,
Пить омрак чувств
хоть час
В огнях эстрад,
и рамп,
и люстр!
Но и с эстрад
сквозь дзонн
От радиол, сцен,
рамп,
В ушах бубнит
все тот же
миф,
Все тот же скач,
темп, звон,
И тридцать лет
мнет штамп
Сердца и мозг,
цель душ
скривив.
Ни шепотком,
ни вслух,
Ни во хмелю,
ни в ночь
Средь тишины, с самим
собой,
Расторгнуть плен
невмочь,
Рвануть из пут
свой дух,
Проклясть позор,
жизнь,
тьму,
ложь,
строй.
И только память
о тщетных жертвах
Еще не стерта, еще свежа,
Она шевелится в каждом сердце,
Как уголь будущего мятежа.
Но музыка баров
от боли мятежной
Предохраняет...
эстрада бренчит...
Мерно...
льют вальсы...
ритм плавный...
и нежный...
Плавно...
все пары...
ток пламенный...
мчит:
Жаркий!
пульс танца!
тмит разум!
бьет в жилах,
Арки
зал шумных
слив в радужный
круг;
Слаще,
все слаще
смех зыбкий
уст милых,
Радость
глаз юных
и сомкнутых
рук...
Бьет
полночь:
Звон
с башни.
Круг
полон...
Друг!
Страшно!
Этих кровавых светил пятизвездье
Видишь?
Эти глухие предзвучья возмездья
Чуешь?
Нет.
Тихо.
Совсем тихо.
Лишь "зисы" черным эллипсоидом
Под фонарем летят во тьму...
Кварталы пусты. Дождь косой там
Объемлет дух и льнет к нему.
Наутро снова долг страданий,
Приказы, гомон, труд, тоска,
И с каждым днем быстрей, туманней
Ревущий темп маховика.
Не в цехе, не у пестрой рампы –
Хоть в тишине полночных книг
Найти ~себя~ у мирной лампы,
Из круга вырваться на миг.
Смежив ресницы, в ритме строгом,
Изгнав усталость, робость, страх,
Длить битву с Человекобогом
В последних – в творческих мирах!..
Вон –
В славе –
Знак
Льва.
Ночь
правит.
Бьет
два.
Космос разверз свое вечное диво.
Слава тебе, материнская Ночь!
Вам, лучезарные, с белыми гривами,
Кони стиха, уносящие прочь!
Внемлем!
зажглась золотая Капелла!
Вонмем!
звенит голубой Альтаир!
Узы расторгнуты. Сердце запело,
Голос вливая в ликующий клир.
Слышу дыханье иного собора,
Лестницу невоплощаемых братств,
Брезжущую для духовного взора
И недоступную для святотатств;
Чую звучанье служений всемирных,
Молнией их рассекающий свет,
Где единятся в акафистах лирных
Духи народов и души планет;
Где воскуряется строго и прямо
Белым столпом над морями стихий
Млечное облако – дым фимиама
В звездных кадильницах иерархий...
Чую звучанье нездешних содружеств,
Гром колесниц, затмевающих ум, –
Благоговенье, и трепет, и ужас,
Радость, вторгающуюся, как самум!..
Властное днем наважденье ~господства~
Дух в созерцаньи разъял и отверг.
Отче. Прости, если угль первородства
В сердце под пеплом вседневности мерк.
Что пред Тобой письмена и законы
Всех человеческих царств и громад?
Только в Твое необъятное лоно
Дух возвратится, как сын – и как брат.
Пусть же назавтра судьба меня кинет
Вновь под стопу суеты, в забытье, –
Богосыновства никто не отнимет
И не развеет бессмертье мое!
8-22 декабря 1950
Владимир
ГЛАВА 3
ТЕМНОЕ ВИДЕНИЕ
Лирические стихотворения
* * *
Русские зодчие строили прежде
За чередой
Стен
Белые храмы в брачной одежде,
Чище морских
Пен.
Кремль неземной в ослепительной славе
Снится порой
Нам,
Вечно спускаясь к плоти и яви,
Как мировой
Храм.
Тих, несказанен и невоплощаем,
Светел, как снег
Гор...
Путь его ищем, тайн его чаем,
Помня, что век
Скор.
Но в глубине, под городом зримым,
Некий двойник
Есть,
И не найдешь ты о нем, таимом,
В мудрости книг
Весть.
Эти запретные грани и спуски
Вглубь, по тройным
Рвам,
Ведомы только демонам русским,
Вихрям ночным,
Нам.
К этим подземным, красным озерам
Срыв круговой
Крут:
Бодрствует там – с неподвижным взором,
Как вековой
Спрут.
Тихо Печальница русского края
Рядом с тобой
Шла,
Если прошел ты, не умирая,
Сквозь этот строй
Зла.
* * *
Я вздрогнул: ночь? рассвет?.. Нет, это зимний день
Сочился в комнату – лишь треть дневного света.
Казалось: каждый луч обрублен, точно пень,
И в панцирь ледников вползает вновь планета.
Заброшенное вглубь чудовищных пространств,
Озябшим стебельком дрожало молча тело,
И солнце чахлое, как погруженный в транс
Сновидец адских бурь, бесчувственно желтело.
Сливалась с ночью ночь, и трезвый календарь
Мне говорил, что так мильоны лет продлится,
И зренье странное, неведомое встарь,
Я направлял вокруг, на зданья, вещи, лица.
Не лица – ~муть~ толклась, как доктора Моро
Созданья жуткие в сцепленьях нетопырьих,
И тлел на дне зрачков, колюче и хитро,
Рассудок крошечный – единый поводырь их.
И, силясь охранить последний проблеск "я",
Заплакала над ним душа, как над младенцем,
Припомнив, как он рос... уют и свет жилья...
Возню ребеночка и топотню по сенцам.
Сквозил, как решето, всей жизни утлый кров
Структурой черепа... Ах, бедный, бедный Йорик!..
Да! видеть мир вот так – был первый из даров
На избранном пути: печален, трезв и горек.
1935(?)
ТРЕТИЙ УИЦРАОР
То было давно.
Все шире и шире
Протест миллионов гремел в мозгу...
С подполий царских, из шахт Сибири,
Кандальной дорогою через пургу
Он стал выходить – небывалый в мире,
Не виданный никогда и никем,
И каждый шаг был тяжел, как гиря,
Но немощна плоть
из цифр
и схем.
Как будто
неутоляемым голодом
Родимый ад его истомил,
Чтобы у всех, кто горяч и молод,
Он выпил теперь избыток сил.
Нездешней сыростью, склепным холодом
Веяло на пути упыря,
Пока замыкались чугунным болтом
Казармы,
тюрьмы,
трудлагеря.
Как будто мышиные крылья ластились,
Уже припадая к истокам рек,
И не был над этим пришельцем властен
Ни гений, ни ангел, ни человек.
Как чаши, до края верой народной
Наполненные в невозвратный век,