— Извините, — грустно пробормотала женщина, поняв, что легкая любовная интрижка совершенно не вяжется с настроением собеседника. А жаль. Он мужчина весьма привлекательный. И, еще раз извинившись, она отошла.

— Вот такие дела, — пробормотал себе под нос Морган, уже забыв про остановившую его женщину. — Вот такие дела.

Йоркшир, Англия

На кухне Брин срезала лишний жир с баранины и положила ее в большую кастрюлю. Кэти наблюдала, как сестра методично чистила и шинковала морковь, лук, пастернак, добавляя все это в тушившееся мясо. Кэти уже заскучала, а ведь не прошло еще и дня, как она вернулась домой. Хорошо бы занести в дневник что-нибудь интересное, подумала она. Ее дневник! Она быстро вскочила со стула и побежала наверх, где тщательно перерыла свои чемоданы. Так и есть, она забыла положить его. О, черт!

Она пересекла лестничную площадку и вошла в комнату сестры. Порывшись в ее столе, нашла листок бумаги. Ей необходимо было записать кое-что из своих мыслей, иначе она просто сойдет с ума от скуки.

Когда Кэти спустилась обратно в кухню, Брин уже кончила запекать яблоки в тесте. А в двенадцать, минута в минуту, ввалились мужчины. С насмешливой улыбкой на губах Кэти видела, как, усевшись с краю стола, близнецы старательно избегают смотреть на нее своими робкими глазами. Ведь для этих неотесанных фермеров она, Кэти Виттейкер, которая уехала в Лондон и стала там фотомоделью, была, наверное, почти что Мэрилин Монро.

— Нам с тобой придется ужинать за рабочим столом, — сказала, Брин, осторожно неся миски, до краев наполненные тушеной бараниной. — Ты не возражаешь?

Кэти взглянула на миски с мясом и овощами, на румяные запеченные яблоки, и в груди у нее заныло от тоски.

— А здесь все по-прежнему, — холодно бросила она и, только когда в кухне воцарилось неловкое молчание, осознала, что сказала что-то не то. — Я имею в виду, — пробормотала она, пытаясь поправить дело, — это неплохо, что никаких перемен. В Лондоне интереснее жизнь, конечно, но дом… это дом.

— Ну вот и хорошо, Кэти, — мягко произнесла Брин. — Мы рады, что ты теперь с нами здесь, в Равенхайтсе. Все у тебя будет хорошо.

Кэти расхохоталась, и тут же прикрыла рот рукой, поняв, что ее смех звучит истерически. Ах ты, глупенькая Брин! Некрасивая, неуклюжая Брин, которая любит холод и овец и бесконечное стрекотание сверчков за печью Увы, Равенхайтс никогда уже не сможет быть ее, Кэти, домом. Зная, что Брин этого, конечно, не понять, Кэти грустно сказала:

— Знаю. Я рада, что вернулась домой. Мне было бы плохо без папы, без тебя, без этого дома. Он как тихая гавань в ужасном мире…

Но голос ее вдруг сделался вялым и поскучнел. Тихая гавань, подумала она, скажи уж лучше, тюрьма.

Джон Виттейкер со скрипом отодвинул свой стул от стола и, подойдя к старшей дочери, ласково обнял ее.

— Все в порядке, девочка. Ты поступила правильно, вернувшись домой, когда мир стал жесток к тебе. Не правда ли, Брайони?

Брин кивнула, но, вглядевшись внимательнее в грустное лицо отца, вдруг с тоской ощутила неладное. Что-то случилось. Что-то ужасное должно было произойти. Но сейчас не время думать об этом.

После этого инцидента Кэти, казалось, немного повеселела и даже поела тушеных овощей, но, как заметила Брин, совсем не притронулась к мясу и яблокам. Мужчины, вдвойне молчаливые и скованные после этой маленькой семейной сцены, поели быстрее обычного и тут же ушли, кивнув на прощание Брин и Кэти.

Брин дождалась момента, когда отец, выйдя, как всегда, последним, надевал сапоги в прихожей, и, подойдя к нему, тронула его та плечо.

— Папа? Что случилось?

— Я тебя не понимаю, девочка, — поднял на нее глаза Джон.

— Папа!.. — ласково настаивала Брин, и он тяжело вздохнул. Ему никогда не удавалось скрыть что-либо от младшей дочери. Ни слова не говоря, он протянул ей письмо.

— Пришло сегодня утром. Я не хотел говорить тебе сразу. Особенно теперь, когда Кэти вернулась домой. Эх, доченька, не знаю, что и сказать.

Голос его прервался, и, быстро повернувшись, он открыл дверь и вышел во двор, показавшись Брин на мгновение таким, каким был прежде, — сильным, несгибаемым, — таким она представляла его себе ребенком. Брин вернулась в кухню и с облегчением увидела, что Кэти уже ушла в гостиную, — мытье посуды всегда было для сестры самым ненавистным занятием.

Брин медленно достала письмо из конверта. Оно было из банка. За вежливой, обтекаемой формой скрывалась жестокая, беспощадная правда. У них есть только месяц, чтобы отдать долг банку, или же они потеряют ферму. Это означало только одно: либо они сами продадут ферму «Джермейн корпорейшн», либо банк сделает это за них.

Девушка с трудом перевела дух. Она знала, конечно, что рано или поздно такой момент наступит, но в глубине души ей не верилось. Немыслимо было лишаться Равенхайтса. Особенно теперь, когда и Кэти так нуждалась в нем. Подумав об этом, Брин стиснула зубы; ждать больше нечего — теперь или никогда. Она должна попытаться спасти ферму. Ради блага Кэти, ради блага отца и уж в последнюю очередь ради собственного.

Ей нужно поехать и повидаться с самим Кристофером Джермейном. Поговорить с ним лично. Неужели он не поймет?

Мэрион остановилась на тротуаре и взглянула вверх. Здание «Вентура индастриз» было по нью-йоркским масштабам скромным, всего тридцать этажей. Но каждый этаж напичкан офисами, которые имели дело исключительно с «Вентура индастриз». Сотни офисов с тысячами служащих, представляющих самые разные компании, и все они укрывались за ширмой Вентуры.

Она обернулась и посмотрела на черный автомобиль, медленно отъезжающий от тротуара. Отныне она будет ездить на работу на такси. Или ходить пешком — тут всего несколько кварталов.

В вестибюле яркое электрическое освещение разгоняло темный мартовский рассвет, и на секунду она почувствовала дрожь, вихрь сомнений, неожиданную тревожную неуверенность в себе. Приходя сюда прежде, она была Принцессой, дочерью шефа и просто красивой женщиной. Но никогда еще она не входила сюда как Вентура, настоящая, истинная Вентура, полноценная представительница семьи. Никогда прежде она не входила сюда, занятая мыслью о работе, о коммерции, с деловыми идеями в голове. Распрямив плечи, она уверенно шагнула в вестибюль, где миловидные, хорошо одетые женщины за конторкой, увидев ее, поздоровались чуть не хором:

— Доброе утро, мисс Вентура!

Проходя к лифтам, Мэрион улыбнулась им, повернув голову. И тут же отметила про себя, как быстро разносятся слухи. Теперь она мисс Вентура. А не миссис Прескотт, как было еще вчера.

Однако, когда дверь лифта мягко растворилась, улыбка сошла с ее лица. Верхний этаж предназначался исключительно для высшего руководства; там работали служащие, достигшие на служебной лестнице самых высоких ступеней. Именно сюда все остальные, работающие на других двадцати девяти этажах, изо всех сил стремились попасть. А она входила сюда так, словно… словно здесь было ее место с самого рождения. Что ни говори, а это именно так. Ее отец владел этим зданием. Ему принадлежали все компании, находящиеся в нем. Он был их единственным хозяином и платил работникам, которые тут трудились. А она его дочь. Семейственность. Для среднего американца слово звучало проклятием, но в Италии это способ жить. И вполне добропорядочный, что ни говори. Ради кого еще должен работать человек, как не ради своих детей?

А Лесли Вентура трудился много, всю жизнь, упорно и тяжело. Из нищего мальчишки из трущоб стал миллиардером. И она теперь его единственная наследница. Да, единственная. Мэрион прогнала эту мысль, почувствовав глухую боль при воспоминании о погибшем брате. Но Кейт ведь и сам побуждал ее заниматься делами. Он нередко говорил, приводя ее в замешательство, что она волевая и сильная, что у нее светлая голова.

Поняв, что она все еще стоит в лифте, который застыл на последнем этаже, Мэрион быстро шагнула на разостланный под ногами ковер и двинулась по коридору. Проходя мимо массивных дубовых дверей, она мельком читала имена, многие из которых знала с детства. Имена родственников, ее дядей и двоюродных братьев. Но были и чужие фамилии, впрочем тоже принадлежавшие людям известным, которых отец тщательно подбирал или переманивал из конкурирующих компаний.