Все это и многое другое Юля выпалила на одном дыхании, как ровня разглядывая ультрамариновые глаза Татьяны Дмитриевны.

«У тебя дар, девочка, — с невольной улыбкой, как проговорившаяся, заметила она. — Не знаю, какой, но несомненный. А вот найдется ли ему применение… Жизнь давно уже не художественная импровизация, а — метод. Увы. Для одних в этом прогресс, для других — верное доказательство, что мир постарел и опошлился. Одно очевидно: импровизаторам в нем неуютно. Помни об этом и путешествуй осмотрительно».

Не получилось осмотрительно. Что делать, и рада бы в рай, да не выходит. Скорбеть? Ну, нет! Она и слушать не станет, вздумай кто упрекать ее в глупом воодушевлении по случаю провала на экзаменах: он избавил ее от заданности существования, томительной тесноты регламентации, стандартов… А теперь, после встречи в электричке, на душе так, как бывало, когда в школе объявляли непредвиденные каникулы: вмиг рождалось предвкушение чего-то, что раньше нельзя было, а теперь можно!.. Дарованная свобода пробуждала какие-то давние, не очень ясные, но несомненные вожделения. Но если раньше они, посулив радости, лишь попусту томили душу, то на этот раз все так близко, возможно!.. И эта встреча в электричке — как предзнаменование!..

Стоя в позе не очень заинтересованного наблюдателя — плечо упирается в выступ дверного проема, руки в кармашках куртки — Юля мысленно обшаривала ящики письменного стола, в поисках записной книжки с номерами телефонов.

«Господи, кончится это когда-нибудь?..» Внутри, где-то под ложечкой, уже набухала злая тяжесть — так всегда бывает, когда ей досаждают — Серафима, например, своими наставлениями. Юля даже побаивается этих будто помимо воли набухающих в ней чугунных ядер, как боится слабый человек распирающей его ненависти к сильному.

Наконец шаги замерли. Несколько мгновений тишины, скрежетнул замок, хлопнула дверь, и, ни секунды не помедлив, Олег заговорил в той же многозначительной манере, в какой изъяснялся до вынужденного перерыва, подчеркивая тем самым неслабеющее постоянство возвышенного душевного настроя.

— Я думал, мои слова не будут для тебя неожиданными… — завершил он период, у которого не было конца.

— И решил, что для меня настало время кинуться тебе на шею?..

— Ну зачем так…

— Твои ожидания сильно преувеличены… Мне приятно было знать, что я нравлюсь тебе, но разве этого достаточно, чтобы делать матримониальные выводы?.. — Она вздохнула, давая понять, что разговор затянулся. — Ты вообще плохо выбрал время. Взрослый человек, живешь на порядок впереди меня, а не понимаешь.

— Чего я не понимаю?..

— Что у меня школьная пыль на ушах осталась!.. Что с деликатными беседами подступают во благовремение.

Она и сама не знала, откуда появилась эта интонация, это вздорное желание изобразить поглощенную будущим девицу-недоросля. Широко раскрыв глаза, она смотрела мимо него с самым тупым, овечьим выражением. Манера так глядеть была недавним и уже опробованным приобретением — так она выставляла защитную перегородку между ее истинным настроением и тем, как в расхожем представлении она должна выглядеть после провала в институте. «Увидели, какая я бездарная? Получили доступное вам объяснение?.. Вот и отвяжитесь».

Она немного помолчала, предоставляя ему возможность возразить — если уж влюбился, стой на своем! Но он и глазом не моргнул, словно ее слова не имели отношения к существу дела. Кажется, именно об этом он и собирался сказать, опуская руку ей на плечо:

— Послушай, при чем тут…

— Убери, я не сбегу.

— Я хочу сказать…

— Для этого не обязательно держать меня за плечо и подносить к носу прокуренную бороду.

— Бороду можно сбрить… — Он окончательно сбился с толку.

— Художник и без бороды! Неприлично.

— Смеешься?..

— Да не смеюсь я!.. («Нет, он положительно невыносим».) Прямо зло берет, честное слово!.. — выпалила она в сердцах и сразу поняла, что хватила лишку — очень уж разоблачительными, выставляющими ее с незнакомой ему неприглядной стороны вырвались эти слова — и она поторопилась внести трещинку обиды в голос: — Тут после провала никак не очухаешься, отец того и гляди сляжет, а ты!.. Неужели трудно понять, что мне не до лирических собеседований?..

Это было хорошее объяснение всему неожиданному в ней — пусть думает, что именно теперь, а не вообще она не готова на роль Джульетты, что когда-нибудь такой разговор может оказаться более уместным. «Еще догадается, что его предпочли кому-то, только этого не хватало. Нерецкой вел себя очень разумно, держась как посторонний. У нас на словах все шибко раскованные, а на деле таятся друг от друга, как суслики. Одна Соня разве что насквозь просматривается, да что-то никто не поставил это ей в заслугу».

— Ты права, кажется, я того… — Олег криво улыбнулся.

Он сник и поглупел, как мальчишка, который зашел слишком далеко, чтобы скрыть намерения, но и продолжать в одиночку начатое ему не под силу. Обычно самоуверенный, по крайней мере казавшийся таковым, он не мог сообразить, в каком направлении и с каким лицом отступать. Тут было чем позабавиться, если вспомнить его снисходительные рассуждения о разного рода амурных сюжетах. Но Юле было не до веселья, он ей надоел.

— Ты уж извини!.. — Олег вскинул руки и молодецки тряхнул головой. — Действительно, не с той музыкой полез… Будем считать, что нашего разговора не было.

Она незамедлительно согласилась и всей ладошкой прижала кнопку дверного звонка.

А спустя полчаса, убедившись, что отец отправился спать, присела в прихожей на ящике для обуви, положила телефон на колени и медленно, прилежно набрав номер, принялась ждать, в полной уверенности, что в такую поздноту никто, кроме  н е г о, не ответит. Она не собиралась ни о чем говорить (не хватало, чтобы отец что-нибудь заподозрил!), ей просто не терпелось напомнить о себе таким вот бессловесным таинственным образом.

Призывно сцепляясь в невидимую нить, возникали и обрывались гудки, неотвратимо приближая ее к  н е м у!.. Каждый следующий казался последним перед падением в темноту, в бездну! И когда гудки оборвались и совсем рядом прозвучал знакомый низкий голос, сердце остановилось… Она перестала дышать и медленно положила трубку.

Оглушенная волнением, Юля метнулась в свою комнату, быстро разделась, юркнула под одеяло, сжалась калачиком и замерла в ожидании утра, когда можно будет позвонить и говорить, сколько захочется.

Крепко закрыв глаза, она тотчас увидела беломраморный храм, наполненный светом и воздухом! Вознесенное к лазурному небу неизъяснимой красоты светозарное святилище являлось ее внутреннему взору в самые праздничные, самые счастливые минуты. Юля не помнила, когда и почему он приютился в воображении, это было тайной, но такой, которую совсем не хотелось разгадывать. Она любовалась им, пока не заснула.

Утро вечера мудренее. Ночь унесла львиную долю вчерашних волнений, решимости и решений. «Не слишком ли ты разошлась, Непряхина?..» — донесся из далекого детства остужающе-иронический голос пионервожатой. При свете дня, в окружении привычных стен и вещей, давешние неумеренные восторги поблекли, подернулись чужеродностыо. Вчера был ее праздник, и она щеголяла в маскарадных чувствах. «Все не так! — думала теперь она, имея в виду не только свое вчерашнее возбуждение, но и настроение последних дней и то победительное чувство, с каким она разговаривала с Татьяной Дмитриевной. — Все обыденно и недвижно в своей обыденности, как эти стены. Все во всех определено такими вот стенами…»

Проснулась поздно. Отец ушел на работу. Серафима скорее всего подалась на рынок — «подышать деревней». Хлебом не корми.

Посреди овального стола большой комнаты, напоминая о вчерашнем, стояли цветы. Они были совсем свежие, а все связанное с ними пожухло и отдалилось. Иначе и быть не могло: не успели гости собраться, а она уже тяготилась ими, их лицами, голосами. Ни с кем из них Юля не была дружна, все они приглашались потому, что она сама гостила у вчерашних гостей, когда те отмечали свои дни рождения. Не считая Сони, которая была звана только потому, что числила себя Юлиной соперницей: казалось забавным понаблюдать, как эта более чем простоватая дева примется обхаживать не лишенного Нарциссова греха самолюбования эстета, знатока древнерусской живописи, превыше всего ценящего «художественное начало в телах и душах». Вышло совсем не забавно, скорее глупо и как-то даже определяюще для всего вечера. Заметив Сонины поползновения, девчонки вели себя так, будто затем и собрались, чтобы погоготать над ней.