— Я помешал?

— Что вы, полковник, нисколько! — поспешил ответить Рябоконь.

Полковник Дрофа постоял, словно обдумывая что–то, потом молча отошел. Рябоконь кивнул в его сторону кудлатой головой и развел смущенно руками.

— Вот вражина… Как взглянет, так ровно кто ледяной водой обольет.

Гай задумчиво проговорил:

— Боевой командир, золотое оружие за храбрость имеет… Жесток только чересчур.

Дрофа устало зевнул и направился к маленькому диванчику, на котором сидели Сухенко и Петров. Сухенко хотел подвинуться, но Дрофа остановил его жестом руки.

— Не беспокойтесь. Я только хотел спросить, кто нас охраняет?

На красивом, немного нагловатом лице Сухенко отразилось удивление:

— Как кто, полковник? Конечно, моя конвойная сотня. Я думаю, этого достаточно?

— Вам видней… Что до меня, то я не люблю неожиданностей.

Сухенко пожал плечами и посмотрел на Петрова. Тот хотел что–то сказать, но в это время дверь приоткрылась и в комнату, несколько боком, вошел маленький, худой старичок в старом замасленном френчике.

Петров вскочил и торжественным тоном произнес:

— Господа, прошу встать! Перед вами командующий повстанческими войсками на Кубани, генерал–лейтенант Алгин.

Старичок любезно улыбнулся, пожимая каждому руку. Дойдя до комбрига Сухенко, он отечески обнял его и трижды поцеловал.

— Я очень рад видеть вас, господин полковник. Барон Врангель просил передать вам, что он глубоко верит в доблесть и преданность как вашу, так и всей вашей бригады и поручает вам сформировать из нее дивизию под вашим командованием.

Обращаясь ко всем, генерал пошутил:

— Прошу прощенья, господа. Я так спешил на сегодняшнее совещание, что не успел переодеться в парадную форму.

Несмотря на свой неказистый вид, генерал очень понравился гостям. Он подробно расспрашивал полковника Рябоконя о его отряде, комбрига Сухенко о присланных в его бригаду комиссарах, сыпал остротами и смеялся.

Не прошло и получаса, как генерал обворожил всех, всецело завладев вниманием своих собеседников. Он рассказал им о положении в Крыму, помощи Англии и Франции и незаметно перешел к местным темам.

— Вы, возможно, будете удивлены, господа, если я скажу вам, что сегодняшнее совещание командиров я созвал для того, чтобы обсудить моральное состояние наших отрядов… Этот важнейший вопрос я выдвигаю на первое место и считаю необходимым обсудить его прежде выработки плана оперативных действий. Напоминаю, что большинство наших казаков было мобилизовано против красных в восемнадцатом и девятнадцатом годах. Многие из них до сих пор не были дома, а прямо с фронта попали в плавни. Не разбегаются они от нас потому только, что смертельно боятся кары за борьбу против большевиков. А помани их большевики к себе и они побегут к ним толпами. К сожалению лишь меньшая часть наших казаков по–настоящему ненавидит большевиков и будет драться с ними не на жизнь, а на смерть. А необходимо, чтобы большая часть казаков была крепко настроена против большевиков.

Этого должны добиться во что бы то ни стало — и быстро. Кто хочет высказаться, прошу.

С минуту длилось томительное молчание. Генерал неодобрительно покачал головой.

— Говори.

— Бандиты семью Бацуна вырезали. Всех — и грудных. А самому звезды повырезали и — на тополь…

Комиссар заметно отрезвел.

— Чего же ты молчал! Вот гады! Нет, это им так не пройдет! — Он вскочил на ноги, но сейчас же снова рухнул на кровать. — Ой, голову ломит!.. Что же теперь делать, Ваня?

Петров поднялся.

— Нам объявила террор. На него надо ответить беспощадным террором. Предлагаю расстрелять заложников.

— За… заложников?!

Петров, не давая ему опомниться, с жаром заговорил:

— Да, да! Именно заложников. Это их отрезвит и за

ставит уважать Советскую власть. Я знаю, что это жестоко, но совершенно необходимо. Мы и так распустили вожжи и докатились до того, что стоим на грани восстания.

— Восстания?!

— Ну да, восстания. Надо дать почувствовать всем, что мы шутить с собой не позволим. — Петров снизил голос до шепота. — Притом у нас есть приказ о расстреле тех, кто упорно укрывает у себя бандитов и поддерживает с ними постоянную связь.

— Как же расстреливать без суда? Это ты, Ваня, что–то не того…

— А резать беззащитных людей, резать маленьких ребятишек — это того?.. Ну, а суд мы им устроим. По всей форме.

И видя, что комиссар колеблется, поднял с пола фуражку и надел ему на голову.

— Идем в ревком, обсудим. Пусть председатель

даст нам указания.

Комиссар встрепенулся:

— Ты что, думаешь — я совсем пьян? Это я, военный комиссар, пойду в ревком за распоряжениями?!

— Ну, ладно, идем, некогда.

— Да ты что — смеешься? Не пойду!..

Комиссар поискал глазами наган и, заметив его пол стулом, нагнулся. Сопя и морщаясь, с трудом надел через плечо кобуру и строго посмотрел на Петрова.

— Идем ко мне. Я его по телефону вызову, председателя твоего.

— Ладно. Кстати, по дороге Сухенко захватим.

1

Председатель Юго — Восточного бюро ЦК РКП (б) с любопытством взглянул на вошедшего в кабинет человека, одетого в серую походную черкеску с серебряными газырями, повыше которых, на левой стороне, алел орден.

— Комбриг Семенной?

— Так точно, товарищ председатель.

— Очень рад познакомиться. Я с нетерпением ожидал твоего приезда. Садись.

Председатель крепко пожал комбригу руку и с минуту молчал. Комбриг снял черную с синим верхом папаху и сел в кресле напротив стола. Председатель невольно обратил внимание, что черные волосы молодого комбрига покрыты сильной изморозью.

— Сколько тебе лет, товарищ Семенной?

Комбриг грустно улыбнулся.

— Седой… а еще трех десятков нету. — И желая переменить разговор, спросил: — Зачем звал?

— Посоветоваться с тобой хочу.

«Удивительно он похож на черкеса, даже манера одеваться; вот только глаза голубые», — подумал председатель, протягивая Семенному коробку с папиросами. Тот отрицательно мотнул головой.

— Не куришь? Удивительно! Я без них не могу… — Председатель взял со стола зажигалку, закурил и поудобнее уселся в кресле. Его карие глаза смотрели на Семенного с отеческой теплотой.

— Ты, Андрей, кубанский казак. В восемнадцатом году поднимал казаков на борьбу за новую жизнь. Подавлял со своим отрядом кулацко–офицерские мятежи.

Потом ты прошел с Таманской армией от берегов Черного моря до самой Астрахани, бил белых под Орлом, Воронежем, Касторной, Ростовом и во многих других местах. Сейчас в твоей конной бригаде почти поголовно кубанцы… Так кому же, как не тебе, знать, что думают и чем живут на Кубани?

Семенной, покраснев от смущения, с недоумением поглядывал на председателя. Ему было не по себе, и он нетерпеливо ждал, когда тот заговорит о главном. А председатель, словно не замечая этого, продолжал:

— Вот я, Андрей, и хочу послушать, что ты скажешь о Кубани и о тех казаках, которые сидят теперь в плавнях. — Председатель заметил, что Семенной беспокойно двинулся в кресле. — Кстати, скажи, ты очень любишь свою бригаду?

— Еще бы! — горячо вырвалось у Семенного. — Ведь я ее собирал по крохам. В одном месте бойца возьмешь, в другом — лошадь… а пулеметы почти все отбиты у кадетов. — Он отвернулся и глухо проговорил: — У меня нет семьи… если б не бригада, я был бы совсем одинок.

— Скажи, ты не оставил бы свою бригаду, ну… для более нужного, более важного дела?

— Нет такого дела! — почти грубо ответил Семенной и подозрительно посмотрел на председателя. Он, видимо, хотел о чем–то спросить, но передумал, нахмурился и опустил голову.

— Скажи, Андрей, ты знаешь, что сейчас происходит на Кубани?

Семенной нехотя ответил:

— Немного знаю…

— Можешь рассказать?

— Карта есть?

Председатель словно ожидал этого вопроса. Он выдвинул ящик стола и, достав оттуда карту Кубанской области, разложил ее на столе.