«Ленка-Химоза» тоже стала девкой не промах, из тех, за кем ухлестывают поклонники из выпускного класса. Она подросла, постройнела в бедрах и талии, округлилась в бюсте, научилась пользоваться косметикой.
И брата Фильку она очень зауважала за периодическую демонстрацию ей волнующего зрелища непроизвольной эрекции под душем.
То, что Ленка за ним регулярно подсматривает сквозь окошко между ванной и туалетом, Филиппа не волновало. «Чего ее, дуры, стесняться?»
Он сам как-то раз оттуда же полюбопытствовал, как она пальцами и ручкой массажной щетки себя ублажает. Сгибаться в три погибели у нее уже не получалось. Наверное, постарела…
Когда белоросский батька-президент Лыч учинил очередной конституционный референдум о продлении своих персональных полномочий, Ленка училась на третьем курсе химфака, откуда она пробкой выскочила замуж за аспиранта Яшу Самусевича. Естественно, с брызгами шампанского, свадебными лимузинами и придурковатым зятем, прочно поселившимся в квартире Ирнеевых.
Однако мышечная радость, встреча и проводы зари в открытой лоджии на 14-м этаже, но с непрошеными мыслями о столь возмутительных жизненных невзгодах, Филиппу Ирнееву ничуть не улыбались. «Сестра Ленка-Химоза еще куда ни шло, но тот придурок… Одно слово — Психун…»
Филипп оборвал цепочку общежитейских воспоминаний, уж было выстроившихся в склочную и сварливую совковую очередь. Он прекратил заниматься растяжкой, сел на шпагат, перешел к ментально-силовым упражнениям. Система сэнсэя Тендо требовала жесткой концентрации и не допускала посторонних размышлений…
Как обычно, усердная сосредоточенность обострила чувства. По завершении упражнения Филипп напрягся, прыжком встал на ноги и неслышно-невидимо скользнул на третий уровень в пентхауз, в спальню к Ваньке.
На первый взгляд ребенок спал спокойно, на правом боку, не метался во сне, не сучил ногами, отталкивая одеяло. Все же какая-то аномалия, несообразность присутствовали. Филипп приблизился к кровати и только тогда увидел: его воспитанник, вцепившись зубами в мякоть ладони, беззвучно плачет.
«Ага, мелкому опять кошмары сняться. Кому пустячок, а ему горе. Ну, благословясь…»
По-глупому будить, теребить Ваню учитель вовсе не собирался. Не касаясь, он волнообразным движением несколько раз провел рукой над стриженым затылком.
Затем подошел с другой стороны к кровати мальчика и наложил на него крестное знамение. Уже не по восточной системе сэнсэя, а по собственному христианскому наитию.
«И расточились бесы, чье имя — легион».
Через пару секунд Ваня оставил в покое ручонку со следами зубов. Сквозь слезы чему-то или кому-то он облегченно и счастливо улыбнулся во сне.
Рядом со спящим Ваней Филипп вновь ощутил себя словно бы маленьким, слабым и беззащитным ребенком. Хотя теперь это почти забытое чувство вернулось к нему не пугающим ощущением безысходного отчаяния и осознания детского бессилия, но знакомым и родным восприятием беззаботного и безмятежного счастья.
«…Входит, выходит оно странно и зело престранно, государики мои. Второй день подряд неизъяснимое дежавю у тебя, дорогой мой Фил Олегыч. В серийном выпуске и производстве…
Не понять, чему радуешься и отчего так счастлив. Феномен, однако.
По всей видимости, тебе, мне, нам обоим Провидение готовит какой-то славный подарок. Или наоборот, как хватит промежду ног клешнями, корявками…»
Он недоумевал и огорошено гадал на будущее, рассматривая свое незамутненное отражение и собственный ясный взгляд в зеркале, билатерально и симметрично отделявшем для него внутренний мир от внешнего облика, окружающего интерьера, экстерьера и прочей среды обитания человека лично-раздельно-индивидуально и в обществе ему подобных: косяком, компанией, кодлой, кагалом, ковеном, коллективом, консисторией или конгрегацией.
Филипп не входил в зеркало, отражавшее его фигуру в полный рост в желтых кроссовках, в белом спортивном костюме с тремя красными полосками. От зеркального отображения в стенном шкафу он отвернулся и не глядя, как был…
…шагнул на изрытый окровавленный песок у источника в развороченной долине Трех висельников.
Дон Фелипе Бланко-Рейес сидел, изнеможенно привалившись к обрубленному стволу дерева, сверху расщепленному и разлохмаченному, как орудие учебного труда у школьника с вредоносной привычкой грызть ручки, карандаши, фломастеры. Вокруг него повсюду во впечатляющем батальном беспорядке валялись оторванные и обгорелые конечности, расколотые черепа с мозгами нараспашку, вскрытые туши животных и людей…
В общем только что, похоже, тут состоялась выдающаяся бойня. Десятка четыре трупов не меньше. Вероятно, по местности, по пехоте и кавалерии знатно прошлись из тяжелых батальонных минометов. Потом вертушки нурсовали термитными снарядами по незащищенным целям…
Так за полсекунды в реале оценил боевую обстановку Филипп, весь в белом неожиданно появившись на поле боя.
— Рыцарь-неофит! — прерывающимся хриплым шепотом обратился к нему дон Фелипе. — Я не вижу тебя, но знаю: ты здесь. Мои телесные силы не совсем иссякли. Но Благодать Господня на время покинула меня — недостойного мужа апостолического.
Тяжкое искупление и неминуемая расплата за гордыню в любой миг могут обрушиться к моему слабосилию…
Неподалеку за спиной рыцаря-монаха, на несколько секунд впавшего в беспамятство, шевельнулась одна фигура в желто-сером плаще с капюшоном, за ней другая. Два поджарых, жилистых субъекта явного семито-арабского горбоносого обличья, укрывшись за лошадиной тушей, лишь притворялись мертвецами.
— Горе, мне, о горе! — в безмерном страдании воскликнул пришедший в себя рыцарь-монах. — Я не сумел уничтожить «Гримуар Тьмы и Света». Так исполни наш долг, мой достославный потомок!
Как это у них вдвоем вдруг получилось, что Филипп в действительности как есть: в белых кроссовках и в спортивном костюме, с видом от первого лица, с рыцарским священным кинжалом в руке оказывается на кровавом песке — разбираться вовсе ему стало недосуг.
«Ну, мать вашу, азиатцы…»
На Фила Ирнеева, студента педвуза, 20 лет отроду и так далее по анкете реально надвигаются два арабских типчика, небрежно и самонадеянно поигрывая ятаганами.
«Кабронес! А вер!»
Ругань по-испански, что ли, помогла? Но снова Филиппа посетило приятное и бодрящее чувство дежавю. Притом то ли это происходит где-то наяву, то ли в этом видении, данном ему в неведомых пространственно-временных ощущениях, но в четком осознании собственных сил и возможностей.
Зря это они, два черномазых азиатца, так злорадно скалятся. Напрасно не берут Филиппа как серьезного противника, откуда не возьмись прибывшего на месте событий. Подчас в божественной бесконечности и вечности чудотворно случается то, чего не может быть никогда.
«Это мы щас-с-с посмотрим, кто кого», — с не меньшим предвкушением горячего столкновения с холодным оружием ожидал желто-серых убийц-ассассинов неожиданный и совершенно невозможный для них враг.
«Ох, где-нигде вы увидите белого ангела смерти. Тогда как в светлом облике скорби ни ангелам, ни ифритам крылья без надобности».
Ни внезапное появление Филиппа, ни облегающее белое траурное одеяние феодальных ассассинов нисколько не смутили. Возможно, им неведомы суеверия, оба тверды в мусульманском вероисповедании. Или же всего-навсего обкурились гашишем, как следует из их нарицательного прозвания.
«А вер! Как говорится по-испански, посмотрим».
С ним ли тягаться арабским наркоманам из прошлого? Ведь за Филиппом Ирнеевым стоят восемь трудных лет обучения боевым искусствам в современной школе выживания. За ним восемь столетий развития утонченного, изощренного синтеза наук и технологий Запада и Востока, предназначенных для нейтрализации, ликвидации, утилизации вражеской плоти и крови, оружия, брони, защитных сооружений, приспособлений и ухищрений. Что ему двое невежественных средневековых ассассинов, когда он старше и опытнее их на восемь веков?