Сказать по справедливости, за воскресным обедом Филипп отдал должный решпект и уважение изумительной баранине, духовитому грибному соусу, картофелю-фри и, ням-ням, желейному торту-бланмаже, где тонкие коржи хрупкого песочного теста нежно прослоились мягким мороженым и фруктами.

Растаял и смягчился он суровым мужским сердцем, куда, как женщинам известно, путь идет через желудок даже у мужчин, владеющих кулинарными секретами и таинствами. Рассыпался он и в комплиментах отнюдь не дежурно-притворных, но искренних по адресу мало кем превзойденных гастрономических умений и дарований семьи Ирнеевых в целом и прекрасной сестры Елены в частности.

К сожалению, единственным, кого Филипп в тот день частью огорчил и разочаровал, оказался глубокоуважаемый дядюшка Гена, не мысливший общения с племянником без рюмки шартреза или кюрасо с хорошей филиппинской сигарильей.

— Я на колесах, пнеуматикос миос, тио Рике, — развел руками Филипп, но сигарильей угостился.

Все же тио Энрике остался доволен маленьким собрино Фелипе. Они договорились завтра встретиться в баре Дома масонов, чтобы кое о чем потолковать. Племяшу Фильке туда по пути, а у дядьки Гены там дела…

По дороге на занятия с Ванькой Филиппу вспомнилось: Бог весть когда дядюшка объяснил ему смену имени и отчества в паспорте:

— Надоело, когда каждый идиотик пытается оскорбить тебя кличкой Энрик Хозевич. Запомни, Филька, твоего деда звали Хосе Себастьян, я — Энрике Хосе Бланко-Рейес. А ты — Фелипе Эльго Ирнеев Бланко-Рейес. Ты — наследник Бланко-Рейесов по боковой линии, идальго. Вступишь в полные права в 21 год…

«Посмотрим, чего нам готовит грядущее преодоление возрастного ценза. Коли я не ошибаюсь, а это вряд ли, прогностика и ясновидение позволяют надеяться на какое-никакое денежное наследство, если процентов с него дядюшке Энрике хватало на подарки для племянника Фелипе. Маньяна сера отро диа».

Пусть по-испански завтра будет другой день, наступят конец света, библейский армагеддон или настанет монтанистский хилиазм, сегодняшние два урочных академических часа в английских экзерсисах Филиппу надлежало провести с присущим ему педагогическим блеском. Что он и сделал, обломав Ванькину воскресную лень, просьбу отменить дрессировку и сразу перейти к просмотру аудиовизуального дидактического материала. То есть очередного научно-фантастического фильма, но без пошлого дубляжа и безграмотного пацифистического перевода.

Какие же они негодяи — переводчики излюбленных американских фильмов, Ваня Рульников догадался задолго до занятий английским языком с Фил Олегычем. Эти враги-пацифисты и «вруны лоханутые» пистолет специально обзывают револьвером, хотя даже не умеющим говорить младенцам во дворе общеизвестно: у револьвера — барабан, а у пистолета — магазин.

Филипп Олегович ему это объяснил. Умные переводчики и редакторы занимаются научно-техническими книгами и учебниками, те, кто поглупее — художественной литературой и фантастикой. Остальные — «переводяги лохастые переводят черт знает как фильмы, потому что публика — дура, народ — дурак, и только быдло не смотрит кино в оригинале, если на лицензионных дисках без обмана имеются подлинные звуки, речь, а иногда и субтитры».

— …Слушай, Иван, аглицкие речи в кино и в играх. Не суть важно, если чего не поймешь. Вот сперва незнакомое слово, его пару раз встретишь, а там заглянешь в словарь за переводом, и оно тут как тут само собой запомнится…

— …Фил Олегыч, а вы сегодня со мной «Чужих» смотреть будете?

— Нет, брат ты мой, там страшно, я чудищ боюсь.

— Нехорошо смеяться над маленькими, Филипп Олегович. В кино пришельцы не страшные. Они ж не настоящие…

Усадив ученика «вникать и просекать», Филипп занялся собственными проникновенными и сокровенными штудиями «Пролегоменов Архонтов Харизмы». Интересно и поучительно. Чтобы не зарываться и не возноситься в мирской жизни.

Тем более, перед тренировкой и спаррингом с Петром Гаротником. Мирянам вовсе ни к чему демонстрировать его способности и возможности рыцаря Благодати Господней.

Блаженны миротворцы! Даже если никто их не наречет сынами Божьими, они таковыми пребудут и присно и во веки веков.

— …Неудачу миротворческих попыток ноогностиков, рыцарь Филипп, путем создания синэргической религии, то есть вероисповедания, позволяющего совместно действовать априори разнородным интеллектуальным силам, неравнозначным социальным элементам, не сопоставимым ни духовно, ни материально, — принято объяснять Предопределением и неизбежной карой горделивых эргоников-интерзиционистов, вызвавших гнев Господень.

Я ни в коей мере не собираюсь оспаривать данный тезис, как и другие неоспоримые непреложные положения, выдвинутые моими коллегами сотни лет тому назад. С любым из них, мой друг, вы свободно можете ознакомиться в «Пролегоменах». Вместе с тем я льщу себя надеждой, что и мне удалось кое-что добавить к их почтенным трудам и глубоким размышлениям.

Вы уже ознакомились, рыцарь Филипп, как воспринимали таинственных эранистриев-харизматиков заурядные миряне, считая их то ангелами — посланцами рая, то демонами, вышедшими из ада. Но как бы их ни принимали, в тех случаях, когда наши предшественники пренебрегали аноптическим образом действий, их слово неизменно оставалось авторитетным и непререкаемым.

В отношении Продиптиха оно и было таковым. Но распространение откровения от Филона Александрийского и благой вести от Аполлония Тианского натолкнулось на непреодолимые препоны, как стали говорить в XX веке, недостаточной масс-коммуникативности.

В теологической терминологии любой первооткрыватель и отец-основатель новой научной теории, расширяющей пределы человеческого познания, изобретатель принципиально нового технического устройства, пророк, получивший боговдохновенное откровение, обязаны иметь апостолов, евангелистов, апостольских мужей-делегатов, учеников-эпигонов, шлейф фанатичных последователей и новообращенных прозелитов.

Не имеет значения, насколько востребовано людским сообществом новое теоретическое либо практическое знание, коль скоро его прагматично не приняли как должное и собственное эмпирические апостолы-пропагандисты и практические евангелисты-агитаторы. То есть, те, кто от Бога или от катафатической аналогии бытия способны понять и оценить значение инновационного явления.

Эти апостолы-эмпирики и евангелисты-популяризаторы суть первозванный элемент интеллектуальной элиты, априорно находящийся в верхнем слое масс-коммуникативной пирамиды.

В обычном социальном масс-коммуникативном порядке лишь от апостолов и евангелистов распространяется новое знание. Лишь тогда оно становится исключительным эпигнозисом для тех, кто пребывает рядом с ними и в силах уразуметь апостольские интерпретации и евангелические адаптации.

На этом этапе эпигнозис преобразуется в гносеологическую инновацию, становясь неотъемлемым достоянием всей апостольской интеллектуальной элиты, чье предназначение — донести эпигнозис как общепринятое истинное знание до пастырей, находящихся в прямом масс-контакте с паствой. Либо апостольские мужи-первоучители непосредственно обращаются к массовой пастве, заставляя пастырей принимать новое знание, оказывая на них воздействие снизу через катехуменов, новообращенных и сверху — путем изречения авторитетного первоучительного мнения.

В масс-коммуникативном казусе с Апокалипсисом Творения от Филона Иудея и Евангелием Бога пресуществленного от Аполлония Тианского мы наблюдаем, как потенциальные апостолы-эмпирики и вероятные евангелисты-интерпретаторы не пожелали распространять Продиптих и сохранили его для внутреннего употребления в качестве богооткровенного учения, неприемлемого, по их субъективному мнению, для тех, кого они классифицировали в категории людей малого знания и ведения, способных исказить истину или впасть в соблазн обойтись без гносеологических поводырей.

В данном стечении многих обстоятельств мы наблюдаем, рыцарь Филипп, в который уж раз явление феноменальной умственной гордыни и безумно преувеличенной самооценки. Но так уж ограниченно устроена наша интеллектуальная элита прежде времен и пространств. Если, разумеется, наши бессмертные разумные души существуют предвечно…