— Как можно, Пал Семеныч!.. Это молодым должно стыдиться за предосудительные плотские привычки и греховную развращенность от мира и века сего, — постарался со всей ему доступной учтивостью возразить наставнику Филипп.

К загородной вилле арматора Вероники рыцарь Филипп и прецептор Павел подъехали едва ли не одновременно. «Рейнджровер» наставника истинно восхитил Филиппа, особенно бортовая высокотехнологичная начинка. «Вот это да, не ожидал!»

Но трехэтажная дача владелицы «Трикона-В» прискорбно обманула его в ожиданиях. Предвкушал увидеть нечто возвышенное, в античном духе с колоннами. А тут, на-кася, типовая краснокирпичная новорусская лжеготика, железные крепостные врата и зеленоватый железобетонный забор-запретка.

Хотя место для парковки гостей предусмотрено во дворе, а не снаружи на обочине. «Премного благодарим-с!»

Внутри, действительно, оказались запретная зона, маскирующая плотной живой изгородью охранный периметр с неприглядным забором, и резные деревянные воротца. У железных ворот две молчаливые немецкие овчарки с настороженными мордами. Останавливаться в запретке и выходить из машины куда как нежелательно.

«Ага! Слева и справа только высоченные кусты с трехдюймовыми колючками. Видно, соседние участки, на флангах и в тылу, тоже в собственности «Трикона». А парк-то у нашей Ник Фанасивны в английском стиле! В нем и дом-донжон угловатый не так уж по-уродски смотрится.

Почему бы ей особняк плющом изысканно не обвить, как вона те подсобные службы в кустах?..»

Бассейн Филипп отыскал не сразу. Двенадцатиметровый водоем тоже прятался в густом колючем кустарнике за высокими деревьями. Там-то Филипп и остолбенел, окаменел, оцепенел, неподвижным истуканом ошарашено застыл в присутствии живого сверкающего тела бронзовой Афродиты.

Со всем тем пресловутая божественная сила искусства не так уж велика и запредельна, чтобы надолго шокировать и сразить наповал рыцаря Филиппа. Оправившись от первого чудодейственного впечатления, он обошел статую со всех сторон, поцокал языком и вслух выразил свои эстетические впечатления:

— Э-э, сказали мы себе, гостям здесь положено пребывать исключительно в самом что ни на есть натуральном, нисколько не срамном виде… «Иначе выходит как-то неучтиво и зазорно, коль радушная хозяйка полностью обнажена.

Ну дает шороху Ника!..»

Если в лаборатории еще надо было углядеть портретное сходство с лицом и фигурой Вероники, то здесь ни у кого не могло возникнуть и тени сомнения. Именно она, богиня, позировала Бенвенуто Челлини, когда он создавал сей шедевр, до мельчайших телесных деталей воспроизводящий ее бесподобный обожаемый образ.

Только ей, языческой богине любви Афродите, принадлежат этот слегка курносый носик, эти так же дерзко вздернутые полные груди, между бедер бронзовый пушок, ничего не скрывающий, чуть изогнутая в колене изящная ножка, кончиками пальчиков в шаге вам навстречу, и руки, чуть-чуть приподнятые, словно готовясь заключить вас в страстные объятия и обещая подарить неземное наслаждение.

Посматривая на шедевр, Филипп лениво плескался на спине, на животе в мелком месте, когда к нему игривой нимфой-наядой плюхнулась Ника… И хвать за шею! Оседлала голышом, как нереида дельфина, и приказала возить ее туда и обратно:

— Шесть раз, неофит, от бортика до бортика… Из конца в конец!..

Ногами шибче работай, разгильдяй. Тебе полезно лишние калории сжечь и ягодичные мышцы не мешало бы в плавании укрепить.

— Удобно ли вам сидеть, мадмуазель Ника?

— Ишь, о чем размечтался, растленный типус! Я — барышня скромная. Из серебряного века, чтоб ты знал. Меня только в дамском седле учили на лошади скакать… Тереться о тебя п… не собираюсь, конь водяной.

— Могла бы и помягче сказать, барышня из серебряного века.

— Перебьешься. Не про твою честь мой клитор и прочая гинекология, Филька. Темп давай, лодырь!

Вконец загоняв своего водяного конька, Вероника привольно раскинулась отдохнуть в шезлонге.

«Божественное зрелище!»

В восхищении, глядя на нее, Филиппа вдруг страстно потянуло прикоснуться, погладить, потрогать… ее бронзовую копию. Но ввиду неприкасаемого оригинала это было бы неприличным жестом. Посему он не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Ника, а почему бы тебе не стать скульптором в миру? У тебя ж истинный талант…

— А я им и была одно время. Не по мне это, Филька. К тому же артистическая и богемная жизнь не очень-то способствует аноптическому образу жизни — мелкопакостной природной магии в окружении до черта, вся издергалась в коромысло диавольско. Ушла в тряпочный и модельный бизнес, там спокойнее.

Потом поднялась до уровня орденского арматора, но в деловом мире осталась. В нем я никто и звать меня никак, то бишь Ника Триконич — женщина без возраста, но с умом.

В бизнесе умных баб навалом, встречаются и вроде меня, бывшие модельки типа молодой женушки твоего крутого олигарха синьора-мафиозо Рульникова. Сам знаешь, хоть он ее изваял, поднял, она его круче.

— Эт-то точно. Произведение искусства. Operam superabat materia…

— Ого! Наш неофит за латынь и за ум взялся. Классику Овидия уже перелицовывает. Только поясни: где материя выше исполнения, у меня или у твоего олигарха? Кого из нас ты имеешь в виду, искусствовед?

— Вас, конечно, наша божественная Вероника Афанасьевна, и ваш дивный образ в этой бронзе.

— Вы низкий льстец, сударь. Но ты прав, Филька, яко младенец, истину глаголющий.

Чтоб ты знал! Я, когда ее обрабатывала, шлифовала, полировала тут ей всякую сись-пись, чуть в самое себя не влюбилась. Пускай ни к лесбиянству, ни к нарциссизму с фетишизмом сроду не привержена и не подвержена. Не так меня воспитали, сударь мой.

Не то что ваше испорченное поколение. Моя секулярная горничная-лесбушка и садовник-фетишист на пару этому дивному образу, понимай, мне самой всякий Божий день буфера, п…ду и все остальное до зеркального бронзового блеска пид…т, х…т, извращенцы…

Вероника назвала вещи своими несколько грубоватыми именами, и глагольчики ей на язычок уж очень жаргонно подвернулись. Но Филиппа это ничуть не покоробило. Богине оно простительно и позволительно. Будь она в сверкающей недвижимой бронзе или во плоти с подрагивающими напряженными сосками…

«Ох соблазн… Как это она давеча сказала: видит око… да х… битому неймется…»

— Вон в том шкафчике, Филька, выберешь халат подлиннее. Пошли к обеду переодеваться.

— Когда б я так пробежался?

— Тогда я те погремушки-мудяшки оборву. У меня по парку и в доме голые нудисты не шастают, милок.

— Понял. Верю. Одеваюсь…

За обедом трем очень важным персонам никто не мешал доверительно общаться. К тому времени прислуга из субалтернов, кроме классифицированного охранника-кинолога, укатила на выходные в город.

— …Мой дом — моя крепость. Сейчас лишь на вас доступ настроен, мои почтеннейшие гости. Почти как в убежище…

— А в асилуме можно гостей принимать?

— Никак нет, рыцарь Филипп. Он ваш и только ваш.

Правда, иногда встречаются асилумы на двоих-троих, но это лишь в тех редких случаях, когда рыцари сравнительно продолжительное время работают в одной команде миссионеров. Или же в ритуале приобщены к особому командному тандему.

— Скажите, мой друг, — поддержал разговор за обедом и продолжил наставлять неофита прецептор Павел, — сколько раз на этой седмице вы заходили в убежище, Филипп Олегыч?

— Один раз, Пал Семеныч.

— Настоятельно рекомендую бывать там почаще. Хоть на несколько минут. Ему, должно быть, без вас скучно и грустно…

— Да и ретрибутивность тебе не повредило бы впрок снять. Или боишься опять в нелинейность угодить? — риторически добавила Вероника Афанасьевна.

Напрасно. Такие фокусы с пространством-временем не то что раз на раз не приходятся, они, как правило, довольно редки. У большинства харизматиков один-два случая на тысячу посещений, по анналам гильдии арматоров.

— А как это впрок снять ретрибутивность?