Или еще смешной эпизод. Я однажды получил травму, и мне надо было вставлять зубы. Мне вставили, и, как было тогда модно, один зуб стал золотым. И Володя написал в связи с этим вот такую эпиграмму:

Или вот песня «На Большом Каретном». Там стояла наша школа и там жил Володя, а в этом же доме жил его хороший друг и даже какой-то дальний родственник— Анатолий Утевский. Толя учился в той же школе и был двумя классами старше нас. Он был из семьи потомственных юристов и, когда окончил школу, поступил в МГУ на юридический факультет. Мы кончили десятый класс, а Утевский уже проходил практику на Петровке, тридцать восемь. И ему дали пистолет — черный такой, помните: «Где твой черный пистолет?» И вот однажды бежит этот самый Толян и кричит: «Ребята, нужно, чтобы вы выступили в качестве понятых». Там взяли какого-то уголовника, и мы выступили в качестве понятых. И вот на этого Толяна тоже была эпиграмма. Я ее сейчас не помню, не ручаюсь за точность двух первых строк. В общем, этот Толя был очень красивый, и Володя написал… Да, если кто-то не знает — до революции самым знаменитым адвокатом в Москве был Плевако…

Вообще, он был очень остроумным человеком и при каждом удобном случае делал что-то смешное… Я закончу эпизод с поступлением в инженерно-строительный институт. Он как-то очень быстро понял, что это не его дело. И в ночь на Новый, 1956 год мы сидели у Нины Максимовны… Да, мы были так рады, что поступили, что на этих радостях первое время очень прогуливали институт. А когда началась сессия, то выяснилось, что у нас каких-то зачетов нет. И главное, у нас не было сдано черчение, а экзамен у нас был третьего января. И второго мы должны были сдать эту работу. И мы решили (первого же чертить не будешь!) Новый год не встречать, а сидели у Нины Максимовны и чертили. Наварили кофе крепкого, чтоб не спать, разделили стол пополам книжками… Здесь была моя доска, а там — его доска. И что он чертил — я не знал, и что я чертил — он тоже не знал. Когда все было сделано ко второму часу ночи, мы решили перекурить и выпить по чашке кофе. Потом он перешел на мою сторону, а я — на его… И я дико рассмеялся, потому что то, что он там начертил, этого никто не поймет. И стало ясно, что, конечно, эту работу не примут. И тогда он грустно-грустно взял кофе, который остался от заварки, полил им эту работу и сказал: «Васечек! (Почему он меня так называл, не знаю.) Я больше в этот институт не хожу!» А я: «Что ты, как это… Мы с таким трудом туда поступили, благодаря, между прочим, моему первому разряду…» А он: «Нет, я больше могу, не хочу, я думаю поступать в театральное училище…»

Еще в МИСИ я начал серьезно писать стихи, даже выиграл закрытый поэтический конкурс в нашей студенческой многотиражке. Помню Володино четверостишие, написанное по этому поводу:

Так случилось, что вузы мы с Володей закончили одновременно: ведь в Школе-студии учатся четыре года… Володя попал в Театр имени Пушкина и сразу же вместе с театром поехал на гастроли в Ригу. Звонит мне: «Васечек, приезжай». Я приехал…

Это было сказочное время, может быть, лучшее время в нашей жизни. Жили мы в «Метрополе», денег, конечно, не было, но мы собирали последние рубли, что-то заказывали и сидели… А поздно вечером после спектакля все актеры спускались в ресторан. Музыканты к этому времени уже уходили, и Володя садился за рояль. Он тогда очень здорово импровизировал под Армстронга! И хотя не знал ни одного слова по-английски, делал это настолько похоже, что официанты выстраивались в дверях и слушали Высоцкого.

Первые Володины песни я услышал в сентябре или в октябре 1961 года. Он звонит ко мне домой: «Васечек, ты не можешь приехать? Срочно нужна рубашка, надо выручить друга, — у него порвалась…» Приезжаю на Большой Каретный, там собралась знаменитая компания— Лева Кочарян, Артур Макаров… Рубашка нужна была Артуру. И вот тогда Володя спел какие-то новые песни. Я спрашиваю: «Чьи?» — «Это я сам написал…» Пять-шесть очень интересных песен… И Володя был в центре внимания, все девушки — его! У меня, конечно, — белая зависть… И этой же осенью я написал «Бабье лето»…

Новый, 1962 год всей компанией встречали у меня. И вот тогда впервые я спел «Бабье лето»… Артур Макаров — он тогда был для нас главным авторитетом — говорит: «Давай по второй». И через некоторое время песня «Бабье лето» стала гимном нашей компании.

В июне 1965 года я решил все бросить и уехать работать в Магадан. У меня был вызов из газеты «Магаданский комсомолец». Накануне моего отъезда устроили скромные проводы — мама, сестра, Володя и я. И вот тогда Володя принес песню «Мой друг уехал в Магадан». Текст был написан на бумаге, причем каждый куплет — фломастерами разного цвета. Тогда же Володя впервые и спел ее.

Летом 1968 года я был в Москве — приехал в отпуск. В один из дней звонит Володя и спрашивает, читал ли я сегодняшнюю «Советскую Россию». «Нет, — говорю. — не читал. А что там такое?» — «А там, — говорит Володя, — жуткий материал про меня…»

Статья называлась «О чем поет Высоцкий?». Ее основная мысль сводилась к тому, что он якобы издевается над всем, «чем гордится коллектив»… И одной из главных «статей» обвинения была цитата — припев из песни… Ю. Визбора «зато мы делаем ракеты» и т. д. И у него был очень сложный период после этой публикации… И вот в таких ситуациях он всегда умел смотреть на все с большой долей иронии. Даже когда судьба свела Высоцкого с Мариной и он не знал, как быть в этой ситуации, он не нашел ничего лучшего, как прилететь ко мне в Магадан, где я тогда работал, и спросить совета, как ему быть. И уже хотел заказывать телефонный разговор из Магадана в Париж, что-бэд сказать, что он здесь и «мы с другом думаем о їебе».

В последние годы мы встречались редко. Не потому, что разошлись, а потому, что жизнь развела. В последний раз мы созвонились за два года до Володиной смерти. Я был на спектакле в Театре на Таганке, а потом поехали к нему. «Посидим, попьем чайку…» Сели, начались, разговоры. Тут раздался один телефонный звонок, потом другой… Потом кто-то пришел — так и не удалось нам поговорить, как прежде…

Февраль 1988 г.

С Володей Высоцким мы учились в одной московской школе — тогда она была мужской — в параллельных классах. Входили в одну школьную дружескую компанию. Все мы тогда жили практически рядом: Володя — на Большом Каретном, Володя Акимов — в Каретном ряду, Гарик Кохановский — на Петровке, я — в Лиховом переулке.

Совсем рядом был сад «Эрмитаж» — место нашего «выхода в люди». Все великие эстрадные артисты выступали там, на летней площадке Театра эстрады: Утесов, Шульженко, Смирнов-Сокольский, Гаркави, Миров и Новицкий… На их концерты ходили по нескольку раз. Там же проходили первые гастроли зарубежных коллективов, помню выступления польского «Голубого джаза». В общем, все свободное время мы проводили в «Эрмитаже».

Зимой часто ходили на каток «Динамо». Представляете, этот каток тогда был в самом центре города. Кстати, некоторые наши однокашники стали известными хоккеистами: Игорь Деконский — заслуженный мастер спорта, Игорь Быстров — мастер спорта, Игорь Кохановский хоккеистом не стал, но он занимался в юношеской команде ЦСКА.