Мой год на пляже завершил свой полный цикл, и наступило время затворять дверь. Глядя на эти великие солнца, я вспоминал тот последний раз, когда я отметил их весной в апреле, — они растворялись в свете дня, уходили за горизонт на западе, где тянулись болота. Я смотрел, как они блестели вдали над чугунными волнами черного декабря. И вот охотник вновь восходил, чтобы прогнать лето на юг, и вновь следом за ним шла осень. Я был свидетелем солнечного ритуала, я приобщился к миру стихий…»

Археолог Э. Томпсон, нашедший сокровища колодцев майя, пишет: «Как-то утром я стоял на крыше храма, когда первые лучи Солнца одели багрянцем далекий горизонт. Все окутывала глубокая утренняя тишина. Звуки ночи замерли, дневной шум еще не поднялся, небо надо мной и земля внизу, казалось, затаили дыхание, чего-то ожидая. Затем в ярком сиянии взошло огромное круглое Солнце, и весь мир запел и зажужжал… Сама природа научила первобытного человека поклоняться Солнцу, и в глубине души современный человек все еще не забыл древних уроков».

Человек не отделял себя от природы, ощущал себя ее частью, наблюдал и сопереживал ее изменения на Земле и на небе — в первую очередь связанные с Луной.

Первоначальной звуковой речью каждый пользовался на свой лад, смотря по обстоятельствам и по расположению говорящего по отношению к объекту речи. Образы-понятия, своеобразные рисунки, дают возможность обобщения в очень ограниченных пределах. Пользование ими требует огромной памяти, в которой должно храниться чрезвычайное разнообразие форм словаря.

Каким образом были представлены временные понятия на этом этапе развития?

Как показал в своих работах крупнейший этнограф, специалист в области исследования религий, Фрейзер, мышление к моменту возникновения звуковой речи являлось магическим, а магия предполагает, что одно природное событие неизменно следует за другим, без вмешательства каких-то духовных или земных сил. В основе магии лежит твердая вера в порядок и единообразие природных явлений. У мага нет сомнения в том, что одни и те же причины всегда будут порождать одни и те же следствия, что свершение нужного обряда, сопровождаемое определенными заклинаниями, неизбежно приведет к желаемому результату, если только колдовство не будет сведено на нет более сильными чарами другого колдуна. Маг не упрашивает высшую силу, не ищет благорасположения переменчивого и своевольного сверхъестественного существа, не унижается перед грозным божеством. Но власть мага, сколь бы великой он ее ни считал, никоим образом не является властью произвольной и безграничной. Он. располагает ею лишь постольку, поскольку строго следует правилам своего искусства или природным законам, как он их понимает[10].

На фоне такого миросозерцания у негров, например религиозно-философская концепция времени весьма противоречива. С одной стороны, время двумерно, состоит из частей «саса» и «замани», с другой — имеет настоящее, прошедшее и будущее, о чем говорится в поговорке: «Если ты знаешь вчера и сегодня, то будешь знать и завтра, так как нить ткача — это будущее, текущая ткань — настоящее, сотканная и сложенная ткань — прошлое». А в целом все время мира и его история представлены в «саса», охватывающем все события, которые должны вот-вот произойти, уже происходят или недавно произошли. Это сиюминутный и самый значимый период времени. «Замани» — макровремя ― все прошлые события, связывающие начало вещей и событий, развертывающихся сегодня во Вселенной. В силу своей огромности это прежде всего прошедшее, кладбище времени. Таким образом, время как бы зависит от масштаба событий. Кроме того, оно зависит от того, чем заполнено. Так, например, негры некоторых отдаленных районов (и древние римляне) различают время весьма забавным образом, а именно, время счастливое и несчастливое. В некоторых областях большой счастливый период длится 19 дней, а маленький (ибо следует иметь в виду, что они делают еще и это различие) — 7 дней, между этими двумя периодами — 7 несчастных дней, которые, по существу, являются бездеятельными, ибо в это время не путешествуют, не отправляются в поход, не предпринимают ничего значительного. Периоды и выдающиеся моменты времени характеризуются происходящими в это время проявлениями мистических сил: на них почти исключительно и сосредоточивается первобытное мышление.

Что касается более практического, бытового отношения к окружающему миру, категории положения, расположения в пространстве и расстояния, то они имеют в магическом мышлении такое же значение, как для современного человека категории времени и пространства. В современном мире такое отношение к пространству и времени, как к чему-то неотделимому от самого человека, сохранилось на Филиппинах (см.: Подберезский И. В. Филиппины. Поиски самобытности. М., 1984). При этом речь идет не обязательно только о каком-то конкретном человеке, а скорее о группе, к которой он принадлежит, ибо личный опыт неотделим от опыта коллектива. Пространственные отношения здесь выражаются достаточно определенно: расстояние до муниципального центра, соседнего барангая, моста у реки измеряется в соответствующих единицах (обычно в единицах времени, а не длины — часах ходьбы, гребли на лодке, плавания под парусом при попутном ветре и т. д.). То, что лежит за пределами этого привычного мира, пространственно не организовано, образует какое-то нерасчлененное целое, километрами и часами ходьбы не измеряемое. Пространство обретает реальность лишь в ближайшем окружении, и вопрос, продолжается ли оно за пределами этого окружения, не встает. Традиционно мыслящий филиппинец как бы носит свое пространство с собой. Его восприятие этой объективной формы существования материи можно было бы представить в виде круга, пределы которого очерчены радиусом досягаемости. Но, во-первых, индивида нельзя представить себе в виде точки в центре круга, ибо он не локализуется так отчетливо, он «распределен» по всей поверхности и нигде не отделен от нее; везде субъект слит с объектом; там, где кончается субъект, кончается и объект (пространство), и даже часть объекта не может мыслиться вне субъекта. Во-вторых, индивид — не конкретный Педро или Хуан, а все лица, которые с ним связаны и вне которых он себя не осознает.

Время для филиппинца не линейно, а циклично — нет движения вперед, а только повторение того, что уже было, как бы возвращение к опыту предков, отклонение от которого грозит распадом связи времен, всеобщей гибелью. Это время весьма похоже на мифологическое. Прошлое, настоящее и будущее не разграничены четко, они как бы слиты воедино в опыте, конкретном переживании конкретного лица. Там, где переживание есть, есть и время. Человек «носит его с собой» точно также, как он «носит с собой» пространство. Время не воспринимается как объективная форма существования материн, оно личное достояние, но личное опять-таки не в смысле достояния данного индивида, а в смысле достояния других лиц, связанных с ним теми или иными отношениями.

Однако между восприятиями пространства и времени имеются различия. Первое расширяется прежде всего благодаря родственникам, живущим тогда же, что и индивид, второе — преимущественно благодаря родственникам, жившим до него, предкам (традиционно мыслящий филиппинец, правда, не проводит резкой границы между живыми и жившими). Время не измеряется годами. Желая хронологически обозначить какое-то событие, филиппинец не указывает дату по принятому летоисчислению, а говорит: «Это случилось сразу после большой засухи», — засуху он пережил сам и как бы ведет отсчет времени от себя. Или: «Это случилось, когда пришли американцы», — здесь он опирается на опыт своего деда или прадеда, который рассказывал ему о событии. Надобности сказать: «Это случилось в 1899 году» — не возникает: такое сообщение для него просто не имеет смысла. Упоминая о событии настоящем, прошлом или будущем, филиппинец обязательно помещает в него себя самого или тех, кого он считает продолжением себя. Для него важнее всего именно опыт прошлого, прошлое не выделяется: в нем живут сейчас, будут жить и потом. Настоящее же ценно не само по себе, а тем, что, уйдя в прошлое, оно тоже станет образцом. И поэтому настоящее надо творить достойно, а не потому, что оно — основа будущего.