Но я не согласилась дать ему маленькую карточку, за которую он готов был отдать «два года своей жизни».

О! Dio mio!

Пятница, 25 августа (13 авг.). М… и Мишель уехали после завтрака.

Отец предложил поехать в Павловск, свое другое имение.

Ко мне он относится как нельзя лучше, но сегодня я нервна и говорила мало — малейшие разговоры могли бы вызвать у меня слезы.

Но, думая о том, какое впечатление произведет на maman это полное отсутствие празднеств и блеска, я сказала отцу, что мне хочется видеть людей и иметь развлечения и что я нахожу мое положение странным.

— Если ты этого желаешь, — ответил он, — твое желание будет исполнено! Хочешь, я повезу тебя к губернаторше?

— Хочу.

— Ну, хорошо.

Успокоившись на этот счет, я спокойно побывала на работах, на хуторе, и даже входила в подробности того, что меня не занимало, но могло мне пригодиться, чтобы при случае сделать замечание знатока о хозяйстве и удивить кого-нибудь разговором о посеве ячменя или о качестве ржи, рядом со стихом из Шекспира и тирадой из философии Платона.

Вы видите, я извлекаю пользу из всего.

Паша достал мне мольберт, и перед обедом мне прислали из Полтавы два больших холста через М…

— Как ты находишь М…? — спросил папа.

Я сказала, что думаю о нем.

— Мне, — сказал Паша, — он в первый день не понравился, а потом я полюбил его.

— А я понравилась вам с первого раза? — спросила я.

— Вы? Зачем?

— Скажите-же.

— Ну, хорошо, вы мне понравились. Я не ожидал, что вы такая, я думал, что вы не умеете говорить по-русски, что вы неестественны… и… и вот!

— Хорошо.

Я сказала ему, какое печальное впечатление производит на меня деревня и сжатые поля.

— Да, — сказал Паша, — все желтеет. Как время летит! Мне кажется, что еще вчера была весна.

— Всегда говорят одно и то же. Мы там гораздо счастливее, у нас не бывает таких заметных перемен.

— Но зато вы не наслаждаетесь весною, — сказал Паша с увлечением.

— Тем лучше для нас. Резкие перемены вредят ровности настроения, и жизнь гораздо лучше, когда мы спокойны.

— Как вы говорите?

— Я говорю, что весна в России — время, благоприятное для обманов и подлостей.

— Как так?

— Зимою, когда все вокруг нас холодно, мрачно, спокойно, мы сами мрачны, холодны, недоверчивы. Настают жаркие, солнечные дни, и мы меняемся, так как погода сильно действует на характер, настроение и даже убеждения человека. Весною чувствуешь себя счастливее и потому лучше; отсюда недоверие к злу и к подлости людей. Каким образом, — когда я так счастлив, так восторженно настроен к добру, каким образом может оставаться место для дурных помыслов в сердцах других? Вот что говорит себе каждый. А у нас не испытываешь этого опьянения или испытываешь гораздо слабее; я думаю, что это состояние более нормальное и почти всегда одинаково.

Паша пришел в такой восторг, что просил дать ему мой портрет, обещая носить его в медальоне всю жизнь.

— Потому, что я люблю и уважаю вас, как никого на свете.

Княгиня широко раскрыла глаза, а я засмеялась и просила Пашу поцеловать мне руку.

Он противился, краснел и, наконец, повиновался.

Странный и дикий человек. Сегодня днем я говорила о моем презрении к человеческому роду.

— А, так вы вот как! — воскликнул он. — Так я, значит, только жалкий подлец!..

И весь красный и дрожащий, он выбежал из гостиной.

Суббота, 26 августа (14 авг.). Можно умереть с тоски в деревне!

С изумительной быстротой я сделала эскизы двух портретов — отца и Поля в тридцать пять минут. Сколько женщин которые не могли бы этого сделать!

Отец, считавший мой талант за тщеславное хвастовство, теперь признал его и остался очень доволен; я была в восторге, так как рисовать значит приближаться к одной из моих целей. Каждый час, употребленный не на это или не на кокетство (так как кокетство ведет к любви, а любовь, может быть, к замужеству), падает мне на голову, как тяжесть. Читать? Нет! Действовать? Да!

Сегодня утром отец вошел ко мне и, когда после нескольких незначительных фраз, Поль вышел, водворилось молчание; я чувствовала, что отец хочет что-то сказать и так как я хотела говорить с ним о том же, я нарочно молчала, сколько для того, чтобы не начинать первой, столько и для того, чтобы видеть колебание и затруднительное положение другого!

— Гм… что ты сказала? — спросил он наконец.

— Я, папа? Ничего.

— Гм… ты сказала… гм… чтобы я поехал с тобой в Рим. Так как-же?

— Очень просто.

— Но…

Он колебался и перебирал мои щетки и гребни.

— Но если я поеду с тобою… гм… и maman не приедет? Тогда… видишь ли, если она не приедет… гм… то как же быть?

А! а! Милейший папа! Наконец-то! Это вы колеблетесь… это чудесно! Это отлично!

— Мама? Мама приедет.

— Ты думаешь?

— Мама сделает все, чего я хочу. Ее больше нет, существую только я.

Тогда, видимо облегченный, он сделал мне несколько вопросов относительно того, как мама проводит время, спросил и о многих других вещах.

Отчего это мама предостерегала меня от злобного направления его ума, от его привычки смущать и унижать людей? Потому что это правда.

Но почему же я не унижена, не сконфужена, между тем как это было всегда с мамой.

Потому, что отец умнее мамы, а я умнее его.

Кроме того, он уважает меня, потому что я всегда его побеждаю, и разговор со мною полон интереса для человека, ржавеющего в России, но достаточно образованного для того, чтобы оценить познания других.

Я напомнила ему о моем желании видеть полтавское общество, но по его ответам я видела, что он не хочет мне показывать людей, среди которых он блистает. Но когда я сказала, что желаю этого непременно, он ответил, что желание мое будет исполнено и вместе с княгиней принялся составлять список дам, к которым нужно поехать.

— А m-me М… вы с ней знакомы? — спросила я.

— Да, но я не езжу к ней; она живет очень уединенно.

— Но мне нужно будет поехать к ней с вами; она знала меня ребенком, она дружна с maman и, когда она меня знала, я производила невыгодное впечатление в физическом отношении. Я бы желала изгладить это дурное впечатление.

В раздумье. Картина М. Башкирцевой, собственность К. И. В. Великого Князя Константина Константиновича.

— Хорошо, поедем. Но я на твоем месте не поехал бы.

— Почему?

— Потому… гм… что может подумать…

— Что?

— Разные вещи.

— Нет, скажите; я люблю, когда говорят прямо, и намеки меня раздражают.

— Она подумает, что ты имеешь виды… Она подумает, что ты желаешь, чтобы сын ее сделал тебе предложение.

— Гриц М..! О, нет папа, она этого не подумает. М… прекрасный молодой человек, друг детства, которого я очень люблю, но выйти за него замуж! Нет, папа, не такого мужа я желаю. Будьте покойны.

Кардинал умирает.

Ничтожный человек (я говорю о племяннике)! За обедом говорили о храбрости, и я сказала замечательно верную вещь: что тот, кто боится и идет навстречу опасности, более храбр, чем тот кто не боится: чем больше страх, тем больше заслуга.

Суббота, 27 августа (15 авг.). В первый раз в жизни я наказала кого-нибудь, именно Шоколада.

Он написал своей матери, прося у нее позволения остаться в России на более выгодном месте, чем у меня.

Эта неблагодарность огорчила меня за него; я позвала его, обличила его перед всеми и приказала ему стать на колени. Мальчик заплакал и не повиновался. Тогда я должна была взять его за плечи и скорее от стыда, чем от насилия, он стал на колени, пошатнув этажерку с севрским фарфором. А я, стоя среди гостиной, метала громы моего красноречия и кончила тем, что грозила отправить его во Францию, в четвертом классе, вместе с быками и баранами, при посредстве консула негров.