Впрочем, Наталья не отличалась долготерпением. Она вдруг остановилась и стала ломать березовые ветки.

— Ты, Миша, поди, поди, не жди нас! — крикнула она Михаилу. — Мы с дедком хочем пару веников наломать…

Едва Михаил отдалился, Наталья схватила Степана за рукав и горячим шепотом выдохнула ему в недоуменное лицо:

— Катьку! Вот кого надо!..

— Какую Катьку? — не понял Степан.

— Митрича дочку!

— Ты что, рехнулася? — опешил старик. — У Катьки и годы не подошли, девка в школу ходит.

— Сиди — в школу! Ей, поди, уж семнадцать, Катьке-то. Небось, сам сомущал меня, шестнадцатигодовенькую, дак не говорил, что годы не подошли!

Аргумент был веский. Степан задумался.

Катерину, дочку лесника Митрича, Степан видел прошлым летом. Она кончила то ли восьмой, то ли девятый класс, но уже тогда была дивно хорошая девка — матерая, статная, лицом светлая, видно, что не гульливая и непорочная, к тому ж с малых лет привыкшая ко всяким домашним работам.

— Чего молчишь? Али не подходяща?

Степан погладил, бороду и неуверенно глянул на жену.

— Не выйдет ничего.

— Почто так?

— Не согласится Митрич. Что ни говори, а молоденькая Катька!

— А ты спрашивал согласья у моих отца-матери?

— Ты Катьку по себе не равняй.

— А что я хуже была? Ну-ко скажи — хуже? Почто же тогда ты меня по лесу на руках пер?

— Не хуже ты была — лучше. Может, лучше…

— Может?

— Наверно, лучше. Только ведь времена теперь другие, да и я парень был видный.

— А Мишка не видный? Да он Катьке-то виднее тебя покажется!

— Не знаю… Все-таки ему тридцать первый год.

— Ну и что? Нонешние девки на это не смотрят. И нечего больше голову ломать. Вот поедете с Мишкой к Митричу в гости да Катьку в лодку — и все дело. Только бы Мишка маху не дал. Всяко не даст. В городах жил — с девками обращенье знает…

— У Мишки характер не мой, — вздохнул Степан. — Я горячий был и рисковый, а он скрута решать не будет. Ему приглядеться надо, подумать…

— Ой, не дело говоришь! — махнула рукой Наталья.

— Что он, не мужик, что ли? Да ему только покажи Катьку, дак тут тебе и знакомство, и любовь, и венец и делу конец! Помяни меня — так будет. А то всех разведенок да убогоньких примеряешь…

Старики принялись, наконец, ломать веники.

…Растянувшись на лавке, Степан сладко дремал. То ли снилось ему, то ли в мыслях своих, мечтая, видел он, как оживают сарьярские берега, как споро рубят мужики новые избы и как вновь оглашается деревня ребячьим гомоном.

Наталья, заметив, что солнечные лучи падают на лицо мужа, взяла ситцевый платок — хотела завесить окно, — на глянула на улицу и вдруг воскликнула:

— Степа, лодка!

— Чего — лодка? — встрепенулся старик.

— На озере лодка! К нам плывет, близехонько уж! — и метнулась ставить самовар.

Будто ветром сдуло Степана с лавки. Как был, босой выскочил из избы и — на берег. Кроме лесника Митрича, некому на озере быть, а тот, поди, в лесничество ездил и почту привез.

В лодке действительно был лесник Митрич — крепкий плечистый мужик с сухим лицом, изрезанным глубокими морщинами. Остроносая смоленая долбленка с разгону влетела на берег до половины, плеснула волной на гальку.

— Степану Тимофеичу!.. — Митрич поклонился и долго-тискал в своих лапах руку старика. — Здоров?

— Да ничего, слава богу…

— Ну и добро!.. А я вон тебе целый куль добра привез, — и кивнул головой на лодку.

— Спасибо!

Старик хотел было взять большой мешок, что лежал в носу долбленки, но Митрич опередил его.

— Ты уж не трогай. Сам отнесу. Маленькую-то надо заработать!.. Шесть посылок да писем, поди, с десяток… Переводы еще были, так их уж сам получишь.

Он взвалил на плечи тяжелый мешок и стал подниматься по тропке. Степан поспешил следом.

— Начальство говорит: съезди да проведай, живой ли там Кагачев-то! Что-то ни слуху, ни духу, хоть бы, говорят, за зарплатой пришел. А я им говорю: чем старика с этакой дали ждать, сами бы до него прогулялись, заодно и зарплату отнесли бы. Смеются, жеребцы этакие!.. — Митрич вдруг остановился и в недоумении уставился на скворечник, белеющий над черемухой. — А это откуда взялось? Гости у тебя, что ли?

Проследив за его взглядом, Степан понял, о чем речь, и пробормотал:

— Гость есть! Мишка Палагичев… Но домики-то я сам сколотил, на скорую руку… Неловко стало: скворчики в родимые края прилетели, а жить им негде.

— Ну, дедко!.. А я, дурак, каждую весну чувствую — чего-то не хватает. А чего, никак понять не мог… И ребятенки-то не надоумили!

— Я им четыре штуки сделал. И во всех жили. Теперь-то уж разлетелися… Безобидная птица, вольная, веселая, к человеку привыкшая… А мне ведь и невеликий труд…

— Верно, Тимофеич, верно! С ними и жильем-то больше пахнет. Домой приду, скажу своим разбойникам, пусть строят к будущей весне, — он помолчал. — Так, значит, Мишка опять у тебя гостит?

— А как же! Каждый год приезжает. Сено пособил поставить, — старику не терпелось поделиться своей радостью, что Михаил согласился заступить лесником, но заводить этот разговор на ходу, на улице не хотелось. — С утра ушел на Кала-ярь, морошку посмотреть. Я ему толкую: зачем в этакую даль идти, ближе морошки найдем! А он: пойду и все тут! Там у него заветное местечко есть — морошка в любой год растет….

Наталья раздувала самовар старым сапогом. Митрич осторожно опустил мешок на пол, поздоровался с хозяйкой и грузно сел на лавку, скрипнувшую под тяжестью могучего тела.

— А мы ведь ладили с Мишкой к тебе в гости прикатить! — сказал Степан, поглаживая бороду.

— Чего же! Дело хорошее. Гостям всегда рады. И угостить чем найдется.

— Понимаю, понимаю!.. Как у тебя дома-то? Все благополучно? Все здоровы?

— Все ладно. С сенокосом управились. Ребятишкам роздых дал, а сам в лесничество скатал да вот и тебя решил спроведать.

— Спасибо, Митрич, спасибо!..

— Большие перемены, Степан Тимофеич, в наших краях скоро будут!

— Чего такое? — насторожился Кагачев.

— С будущей весны начнется нарезка делянок в наших лесах.

— Ну? Неужто лес валить собираются?

— А как же! Лесу у нас — прорва. От Водломы уже дорогу строят. Лесопункт будет. Магазины откроют, школу…

— Вот те на!.. — Степан хлопнул ладонями по коленям. — А я только что вот тут, на лавке, вздремнул малость, и привиделось мне, будто мужики новые дома рубят!

— Сон-то в руку! — откликнулась Наталья.

— Добро, Митрич, добро!.. Вот Мишка-то обрадеет!

— Мишка? А ему-то что?

— Как — что? Да он же вместо меня лесником заступать будет!

— Мишка? Лесником? — Митрич удивленно уставился на старика.

— Ну! Не могу, говорит, без Сарь-ярь жить! А я, вишь, остарел. Вот он и надумал на мое место. Все заботился, как ребятенков учить…

— Ребятенков? Ведь он вроде бы холостой был?

— Холостой и есть, да век-то в парнях ходить не будет, — Степан понизил голос и, будто сообщая большой секрет, тихо сказал: — Хочет деревенскую девку взять, чтобы к хозяйству привыкшая была, вот дело-то какое! А городских вертихвосток, говорит, и на дух не надо… Парень он видной, здоровьем бог не обидел, домовитый, не пьет, не курит — самостоятельный будет мужик.

— Палагичевых род весь такой, я знаю! — кивнул головой Митрич. — Хозяйственные мужики были…

— Во, во! — обрадовался Степан. — А Мишка-то, считай, последний Палагичевский корень. Вот и охота ему местную девку найти и на родимой земле сыновей растить..

— Лесопункт-то будет, так девок наедет. Выберет.

Наталья подняла на стол самовар, сказала:

— Ты, Митрич, на лесопункт не кивай. У самого в доме невеста — лучше некуда!

— Катька-то?

— А то кто же! Мишке дак самая подходячая пара.

Митрич усмехнулся:

— Уж не Катьку ли сватать в гости-то ко мне собирались?

— Не слушай ты ее! — махнул рукой Степан. — Мелет пустое…

— Ничего я не мелю! Митрича, слава богу, знаем, и он нас знает. Чего же таиться? Неси-ко лучше четушку, дак беседа-то ловчее пойдет…