В комсомол его не принимают — много двоек. Из пионеров он выбыл по возрасту. Попробовала ему дать интересную задачу. Не взял.

Математика ему не нравится. Порывист, нетерпелив. Ему нужно что-то, поражающее воображение. Вот вылезть на карниз между вторым и первым этажами, пройтись по нему вокруг всей школы — это стоящее дело. Тут не каждый рискнет.

А если на велосипеде, то не по дороге, а по самой круче, а потом затормозить так, чтобы из задней втулки дым повалил.

Первый осенний мороз. Берег одет туманом. Сосны стоят над яром, как серые декорации. Вода позванивает тонкими льдинками о берег, как стеклянными бусами.

— Егор! — зовет Тоня.

Из тумана голос:

— Давай сюда.

Плеск воды. Прямо из реки тяжело и шумно выходит Егор. Он в болотных сапогах, в брезентовом плаще поверх стеганки.

— Лодка там, — машет он рукой в туман. — Здесь мелко, не подъехать.

Егор легонько подхватывает Тоню на руки и несет над водой. Спрашивает:

— То ли ты не ешь ничего?

— Почему ты думаешь?

— Нисколько в тебе весу нет.

Около лодки он останавливается, заглядывает в лицо.

— Хочешь, до самой Клюквинки донесу?

— Не надо.

— Я шутейно. — Осторожно ставит Тоню в лодку. — Клюкву-то в подол брать будешь?

— Я не за клюквой.

— А за чем?

— Сама не знаю.

И правда: зачем она едет? Чего ждет от этой поездки?

Егор вытягивает якорь. Лодка неторопливо идет вдоль берега. Егор на корме у руля. Тоня посредине, на скамье. Шум мотора мешает им разговаривать.

Туман подымается. Из него выплывает солнце. Обь совсем гладкая, только у самого берега в морщинах. Лодка идет, касаясь левым бортом ветвей наклоненных деревьев. Справа берег высокий, затем какая-то протока — длинный извилистый коридор среди бурого тальника. Вдали, как башни, синие ели.

Егор сбавляет обороты двигателя. Машет рукой: «Садись ко мне». Тоня пересаживается к нему. Он указывает на берег:

— Видишь ту лиственку?

Среди темно-зеленого, почти синего — золотое пятно.

— По правую руку от нее кордон стоял. Я там жил, у дяди. Мне десять лет тогда было, без отца, без матери остался. В том лесу и вырос. И Митька со мной. Кроме медведишек, кругом никого. А потом я мал-мало работать стал. Мы в Полночное перебрались. Митька девяти лет в школу пошел. А мне так и не пришлось доучиться. Вот каких дел отец наделал.

— За что его осудили?

— Он человека застрелил, кассира. Взял у него деньги и в тайгу. Только не долго бегал. Подранили его…

— А мать?

— Мать уехала куда-то. Белый свет велик…

Едут дальше. Кругом все то же. Вода, низкие берега. Пихты.

— Я вижу, ты спать хочешь, — говорит Егор. — Ты ляг. Я тебе постелю.

Тоня укладывается на стлани в носовой части лодки. Егор укрывает ее куском брезента.

— Спи.

Тоня то ли спит, то ли нет. И сколько проходит времени, она не знает. Ей тепло от солнечных лучей. Ветер ее тут не достает. Лодка тихо покачивается, как зыбка, хрустит тальником. Умолкает мотор.

— Вот и Клюквинка, — говорит Егор.

Тоня оглядывается. Кругом только тальник. Целые заросли. В одном месте он кем-то вырублен. На песке следы.

— Так прямо и пойдешь, — указывает Егор. — Не заблудишь? Хочешь, я с тобой?

— Нет, ты не ходи.

Тоня выбирается на проезжую дорогу. Впереди, на холме, село. Заходит в первую избу. Из сеней она сразу попадает в полутемную комнату. Окна завешаны простынями, посреди комнаты мужчина с бутылкой в руке и со стаканом. Он взлохмачен, небрит.

— Извините, — говорит Тоня. — Я Речкунову ищу.

Мужчина улыбаясь смотрит на Тоню.

— А ты, девка, не промах. Закуску принесла?

С кровати слышится смех. Тоня замечает женщину. Мужчина кивает.

— Вон она — Речкунова.

Женщина счастливо, заливчато смеется. Потом, давясь, сквозь смех:

— Ты налей ей, налей. Пусть выпьет с нами.

— Вы Речкунова?

— Выпей, тогда она скажет. Нинка, где стакан еще?

— Вы не Речкунова.

— И… наплевать! — говорит мужчина. — А выпить ты с нами должна. Понимаешь, у нас начало жизни. Теперь она жена, а я муж… За наше счастье!..

Женщина перестает смеяться.

— Уймись, не буровь чего ни попади. Может, у нее дело.

Мужчина садится на кровать.

— Ты пойми… Она от Федьки ушла… а на Фроську мне наплевать! Не вышел на работу, ну и что? Я имею на то право. А на животноводство я…

— Пашка!

Женщина обнимает его, зажимает ему рот рукой.

Тоня выбегает на улицу. Навстречу девушка-почтальон с сумкой через плечо.

— Скажите, где живет Речкунова?

Девушка показывает дорогу…

В кухне жарко натоплена русская печь. Чистые крашеные полы. Запах борща. Старуха, чернобровая, переломленная в пояснице, с любопытством разглядывает Тоню.

— Фрося-то? На ферме она. С утра ушла.

— А ребенок?

— Миколка? Отдыхает.

Старуха с любовной улыбкой смотрит в сторону кроватки.

Миколка спит на спине. Руки раскинул, словно летит. Раскраснелся от сна. Рядом пушистая кошка. Тоже раскинулась: жарко.

— Так с кыской и спит. Без нее никуда.

Тоня наклоняется к малышу, проводит ладонью по светлым волосам. Все лицо — и глаза, и брови, и губы — все, все Борисово.

— Вы откуда? — спрашивает старуха.

— Я издалека.

— Может, поисть хотите?

— Нет, спасибо. Кто вам Фрося?

— А никто. Живу у нее. За мальчонкой присматриваю…

Тоня идет на скотный двор. В коровнике пахнет животным теплом и свежим сеном. Какая-то девчонка большой совковой лопатой толкает вдоль бетонного желоба хлипкую вонючую жижу. Синяя кофтенка на спине промокла. Руки голые, красивые, сильные. Ноги в резиновых сапогах.

— Мне Речкунову.

Девчонка взглядывает мельком.

— Я Речкунова. Вы бы в сторону. Как бы не брызнуть.

Тоня стоит и смотрит на нее. Так вот она какая — молодая, красивая. Трудно такую забыть. Может быть, Борис и сейчас ее любит. А Колюшку — и сомневаться нечего. Потому и развод не оформлял.

— Вы чего так смотрите?

— Разве нельзя?

Злое выражение не идет к мягкому лицу Фроси. Видно, что сердиться она толком не умеет.

— На меня смотреть нечего. Вы бы лучше на скотника нашего посмотрели. А нам и доить и чистить. Аж руки отваливаются. И когда только до него доберутся?

— Пашка?

— Значит, уже знаете? Вот про него и пишите. А нам в газете делать нечего. Мы работаем.

Она кидает лопату в угол и хочет уйти. Тоня окликает ее:

— Фрося, вы жена Бориса Ивановича?

При имени Бориса лицо Фроси мгновенно меняется.

— Вы Бориса Ивановича знаете?

— Знаю.

— Боже мой, — торопливо говорит она, хочет взять Тоню за руку, но боится запачкать. — Вы простите… Я думала, вы из газеты. Одурела совсем… Ну, как он? Расскажите. Здоров? Обо мне-то хоть вспоминает? Пойдемте к нам… Вот радость-то какая… А как он хоть устроился-то?

— Хорошо, Фрося. Может быть, вам нужно что-нибудь?

— Мне? Ничего… Я что… Я проживу. Он-то как? Не приедет? Не сказывал?

— Об этом не говорил.

— Значит, вспоминает. Вот спасибо. Обрадовали. А я сон видела. Шла бы я по-над берегом, а передо мной ласточка летает и все на плечо мне хочет сесть. Я сейчас… Только руки ополосну. — Торопливо моет руки под умывальником, переходит на шепот: — Один живет? Я слышала, у него была какая-то?

— Была. Теперь нет.

— Вы только не говорите ему, что я про это допытывалась. Осерчает. Идемте ко мне. Я гостинчиков соберу, — и кричит кому-то: — Полька, ты пока одна управляйся… Я мигом обернусь.

Дорогой Тоня спрашивает:

— Что ж вы не вместе живете?

Фрося отвечает преувеличенно беспечно:

— Я ему не пара — он ученый. — Дома радостно сообщает старухе: — Тетя Ульяна, это от Бори. Проездом. — И к сыну: — Колюшка, эта тетя папку знает.

Вдвоем со старухой суетятся, собирают посылку.