Пис не успел.

Он заохал, закричал, схватился за вспоротый живот и повалился на песок.

Щерба нагнулся, хотел полоснуть по горлу, но его опять накрыла сеть. Испугавшись такого наваждения, он крикнул, забился, но Моряк не потерялся и, накрыв Щербу сушившеюся сетью, затягивал ее все туже и туже. Щерба хотел перерезать сеть ножом, но стая пацанов заколотила веслами и палками по голове, и он выпустил свое оружие, скорчившись и ослабев в сетях, и тут, взглянув на покрасневший под Писом песок, вдруг понял, что наделал, заплакал, зарюмил, и всем стало гадко.

Пису рану зашили. Разгромленный клуб убрали еще лучше и совсем к осени после тесной дружбы со звеном «Краснофлотец» после хитрой политики Моряка, пацаны не постыдились надеть «сморкачи», у них стал отряд пионеров и вожатого дали комсомольца — Пашку Докера. Единственно что не признают эти новые пионеры, так это — барабан, а горн почему-то признали и любят в него дудеть во всякое время, от этого Ремесленная улица навсегда лишилась покоя.

Моряка теперь не узнать, заходит в нору по большим праздникам в бескозырке.

Сдвинет ее на бритый затылок, посмотрит кругом, оглядит ребят, кивнет чуть-чуть Пису, Луне и Черному.

— Ну, как поживаете?

— Поживаем…

— Работаете?

— Работаем.

— Ну — то-то… — И обратно топает. Недавно, когда пятый год праздновали, привел старого моряка, бывшего в очаковском деле, и ребята не выпускали его два. дня.

Все дело в том, что Моряка приняли в открывшуюся школу юнг, учтя его происхождение, работу и горячее стремление к морю.

Теперь он там действует также стремительно и решительно, как и прежде, как именно — когда-нибудь расскажу, надо съездить его повидать.