Поднялся мичман с постели в холодном поту. А спустя некоторое время, торопливо обходя стоянку машин, он открывал дверцы кабин и, не найдя в них ничего подозрительного, не обнаружив ни одного портрета кинозвезд, вздохнул с облегчением:

— И приснится же такое!

В одном из теплых боксов, куда Душутина принесли занемевшие ноги, работа кипела вовсю. Среди ремонтников и водителей возвышалась мощная фигура писаря. Из кабины показалось чумазое лицо матроса Скибы:

— Товарищ мичман, двигатель и ходовая часть автомобиля перебраны до последнего винтика. Справились раньше намеченного срока. Разрешите опробовать машину?

— Разрешаю, Иван Прокопыч, разрешаю, дорогой, — совсем по-домашнему сказал Душутин.

Машина чихнула раз, второй. Затем, сделав глубокий «вдох», заработала во всю мощь своего 150-сильного двигателя.

Мичман прислушивался к ровному и вполне здоровому голосу автомобиля. И в эту минуту он понял: взвод выдержит любые испытания и проверки, не уступит первое место никому.

Когда двигатель смолк и в боксе наступила непривычная для слуха тишина, к Душутину обратился старший матрос Рашкован:

— Товарищ мичман, вы же на дежурство заступаете, зачем в такую рань пожаловали?

— Не спится, Рашкован, не спится, Юрий Иванович.

Мичман потер ребром ладони широкий лоб, словно силился что-то вспомнить. Немного помедлив, знакомо поднял руку, что на языке жестов должно было означать: «внимание».

— Вчера я, товарищи, распорядился поснимать с машин портреты кинозвезд. Сами понимаете, не положено. Отвлекает все это человека, расхолаживает. — Поискав глазами кого-то среди автомобилистов, Душутин продолжал: — А вам, матрос Фурсов, как лучшему водителю взвода разрешаю хранить портрет Людмилы Касаткиной в машине рядом с переходящим вымпелом. Она — наша, армейская, кинозвезда. Донимать сильно станут, что не положено, — скажите, мол, мичман Душутин разрешил, в порядке исключения.