— В сосняке... за калтусиной.

— Много их?

— Много-ль?.. Кто их знает? Я-то видел трех, кажись. А там, видать, ешшо...

Рыжий снова замолчал. А тем временем вошли в осинник. Куда-то свернули, продрались сквозь чащу и вышли на поляну. А на поляне людно, полеживают люди вооруженные, небольшой дымок курится.

Подвел рыжий Никшу к какому-то, видать, главному. И слышит Никша, холодея от страха:

— Вот, ваше благородье, сведения имеются.

Глядит Никша на главного, а у того погоны поблескивают, портупея через плечо, осанка офицерская. Батюшки! Какую же ты, Никша, промашку дал, белых за партизан принял, своих с чужими спутал.

Офицер наморщил лоб:

— Ну-ка ты, сукин сын, рассказывай, что знаешь. И без всякого запирательства...

Стал Никша вертеться, юлить. Хмель с него соскочил, как с облупленного. Смятенье вползло в него, тоска.

Но хитрость Никше не помогла: видно, похитрей его нашлись.

— Ничего я не знаю, господа военные, — взмолился он. А рыжий тут как тут:

— Врет он, ваше благородье. Он мне, как я разбудил его, все сразу выложил. Запирается он теперь, ваше благородье.

Прижали Никшу. Слаб человек — все рассказал он. Даже про то, как руду метал Акентию Васильичу, как самогонкой угостился, как с дороги сбился.

Когда выпотрошили всего Никшу, главный всполошился:

— Это, значит, выходит, что нас отрезать от подпоручика Власова собираются... Что же он-то думает?..

Собрал он своих подручных. Заговорили, засовещались.

Никшу отогнали в сторону и сказали ему:

— Ты, челдон, сиди тут, да не рыпайся...

Сидел Никша и не рыпался.

А военные люди собрались на поляне. Налезло их откуда-то много. Пошло между ними волненье. Видно, готовятся к чему-то, стягиваются, выслушивают что-то от подручных главного, с оружием своим возятся.

Притих Никша. Сосет у него под ложечкой, да не похмелье, — не до похмелья тут! — ворочается у него на сердце тяжелое: «эх, подвел по пьяной лавочке партизан!»

Глядит Никша по сторонам — как бы улизнуть. Да не улизнешь — хоть и суетятся военные со своей какой-то заботой, а Никшу не забывают, к Никше глаз приставлен, а у глаза винтовочка между колен.

Потянулись военные с поляны. Опустела она. Остались Никша да караульщик его.

Караульщик пождал, пока все с поляны уйдут, а потом Никшу наставляет:

— Вот ты, обормот, теперь на мое попеченье оставлен. И заруби себе на картошке своей: ежели уползать вздумаешь, влеплю я тебе по мягкому месту всю, значит, обойму... И больше ничего!..

Хмыкнул Никша:

— Чудак ты, милый человек. Какой мне резон шкуру свою портить... У меня шкура не купленная... Хе!..

— То-то.

Караульщик добыл свой табак, устроил себе курево, задымил. Никша завистливо глядел на него и ждал. И когда караульщик докурил свою папироску, Никша протянул руку.

— Не бросай, земляк. Шибко курить охота.

Караульщик отдал ему окурок и засмеялся:

— Плохой, видать ты, хрестьянин! — незлобиво сказал он. — Никакой в тебе хозяйственности не видно... Неужто самосадкой не занимаешься? Ведь по вашим местам, слыхивал я, маньжурский хорошо родится...

Никша сконфузился:

— У меня, землячок, земли мало. И притом, так тебе объяснить, вдовый я. И еще, значит, ребят нет никого... Ну, хозяйство у меня, поэтому, совсем плевое...

— Видать... — укоризненно покачал головой караульщик.

Помолчали.

Поерзал Никша на месте, подмял под собою траву, почесал поясницу. Вздохнул и спросил:

— А куда же ты, землячок, денешься со мной? Неушто все тут сидеть будем?..

Караульщик переложил винтовку с одной руки на другую и лениво, но важно ответил:

— Распоряженье мне такое, чтоб прибыть с тобою в деревню Никольщину... На соединенье с главными частями...

Никша весело ухмыльнулся:

— Ну, ета хорошо... Оччень хорошо!.. На родину, значит.

— А хорошо ли эта, али худо, — веско молвил караульщик, — про то мне, обормот, не ведаемо...

С прохладцей, вразвалку, не торопясь, в прохладную пору пришли Никша с караульщиком в Никольщину. И до первых домов не дошли — вдруг: — Стой! Руки вверх! Подымай руки, бросай винтовку!

Караульщик воззрился, увидал десяток вооруженных ребят, бросил винтовку и вытянул руки к небу. Никша потянул было тоже руки вверх, да разглядел вооруженных, узнал соседских пьяновских ребят.

— Вот я вам, ребята, рестанта пленного привел! — захвастался он и толканул вперед своего караульщика. Ребята окружили их, подобрали винтовку и сразу вцепились в Никшина караульщика:

— Из какого отряда?

— Да я рази по своей воле? — завилял солдат.

— Ты не волынь! — прикрикнули на него. — Ты докладывай, о чем тебя спрашивают: какого отряду и сколько вас там этаких?

— Есаула Агафонова мы... — вздохнул солдат. — Рота нас да еще полроты у подпоручика Власова...

— Так... Ну, а ты, Никша, как в етом деле заплутался? То-есть, каким манером у тебя вышло, што под конвоем представился? А?

Никша вскинул гордо голову и наморщил лоб:

— Под конвоем я — это, конешно, правильно... Только вышло вот оно как: представил я вам полоненного супротивника...

Солдат укоризненно покачал головой и перебил Никшу:

— Эх, и ботало же... — обратился он к ребятам. — Звонарь у вас, товарищи партизаны, мужичёнко этот. Вы лучше допросите его, как он командиру нашему, есаулу Агафонову, про местонахожденье красных указал... Вот!

Ребята обступили теснее Никшу и напали на него:

— Правда это? Каким манером ты против обчества пошел? Ну?

Никша сорвал картуз с лохматой головы и бросил его о-земь.

— Ребята! — заныл он. — Затменье у меня получилось... Обошли меня гады эти... Я спьяну-то их не разглядел, да и брякнул...

— Что брякнул-то?

— Да вот, что, мол, краснье в Плишкинском бору находятся...

— В Плишкинском?..

— В ем самом.

— Чего ты мелешь?!

— Чего боташь-то?! Каки-таки красные в Плишкинском бору?..

— Да я видал... — растерянно оправдывался Никша. — Сустретились они мне, я спрашиваю: «Красные?» — они мне: «Красные»...

— А больше ничего?..

— Больше ничего... Покурить дали. Потом, как я был уставши от угощенья, пошел я под кустик и соснул. И разбудили меня вот эти, его связчики, — ткнул он черным пальцем в солдата, караульщика своего. — Я со сна-то и объяви им про красных... Ах, сплошал я, ребята! Вот уж как сплошал, никакого ума приложить не могу...

— Ум ты давно пропил! — сказали ребята. Потом переглянулись недоуменно и засоображали:

— Кого же там, ребята, в Плишкин-то бор занесло?.. Бадайские — так им еще не время... Видно, с пьяну это ему помстилось... С самогону...

— Нет, ребята, ей-богу, я там парней каких-то оружейных видал!.. Не помстилось это мне!

Солдат поглядел на ребят и снова подал голос:

— Хушь он обормот, а это он правильно: диствительно партизан он в той местности обнаружил. Потому, как есаул по его донесению всюю роту туда двинул...

— Вот кака штука!? — встрепенулись ребята.

— Ладно! Айдате!..

И пошли и повели с собою Никшу, который уныло подобрал свою фуражку, и его конвоира.

Есаул Агафонов — человек, почитай, с детства военный. Есаул Агафонов — человек решительный. Получив донесение, что партизаны проявились с той стороны, где им не полагалось быть, и сообразив, что против его отряда что-то замышляется неожиданное и коварное, он привел свою роту в боевую готовность и повел ее навстречу опасности.

Он строго-настрого приказал соблюдать тишину и осторожность, чтоб не вспугнуть неприятеля и застигнуть его врасплох.

— Они думают нас застукать невзначай, а мы на них насядем, как снег на голову! — злорадствовал он.

Отряд растянулся и пошел тихо и настороженно туда, где Никша встретил красных. В другую же сторону, туда, где должен был находиться Власов со своими людьми, есаул отправил заставу, наказав при встрече с Власовым передать ему приказание окружить неприятеля.