— Стоп! — распорядился подполковник.

На лице почтальона была заметна растерянность.

— Опешил, стервец, — прокомментировал стоп-кадр Кути.

— Но в панику не ударился! — сказал Салаи. — Видно, парень бывалый!

— Прямо в руки шел товарищу Руже! — с легкой иронией заметил подполковник Даниэл.

— Что верно, то верно, — вздохнул Ружа. — Я мог бы схватить его, стоило только руку протянуть. Да вот не схватил. Придется теперь бедолаге Кути посидеть на сухом пайке.

— Ничего, я это переживу, — утешил его капитан.

Он достал сигарету и закурил. Даниэл докуривал уже вторую.

— Давайте дальше, — велел Ружа киномеханику.

— Осталось совсем немного, — сказал тот.

Проектор снова застрекотал. Почтальон беспрепятственно удалился, а Ружа со всей своей свитой вошел в дом.

Экран вспыхнул белым светом: пленка кончилась.

— Конец, товарищ подполковник, — объявил киномеханик.

— Ошибаетесь, братец! — усмехнулся Ружа. — Это только начало, до конца еще далеко!

Он поблагодарил экспертов за работу. Салаи и Кути подняли шторы.

— Аппаратуру и это, — показал Ружа на экран, — заберете после совещания.

Эксперты вышли. Подполковник взял слово.

— Если в моих рассуждениях вы обнаружите противоречия или ошибочные заключения, прошу поправить меня, — сказал Ружа и продолжил: — Итак, что нам нужно узнать? Кто враги, кто ими руководит и откуда? Сколько их? Куда внедрились? И наконец, какие сведения их интересуют и почему молчит Ковач?

Он окинул взглядом собравшихся.

— Рассмотрим сперва, что они предприняли, с тех пор как мы начали следствие? Ликвидировали вещественные доказательства того, что Ковач занимался систематическим шпионажем. Одновременно, судя по всему, установили с ним связь, поэтому он держится так уверенно и молчит.

— Вполне вероятно, — подтвердил Салаи, все еще раздосадованный, что накануне, уступив просьбе адвоката, вынужден был оставить его наедине с Ковачем.

— Вопрос следующий, — продолжал Ружа, — что они намереваются предпринять? Иными словами, к чему мы должны быть готовы? Будут спасаться бегством? По-моему, это исключено, ведь тогда рухнет вся сеть, создававшаяся, очевидно, годами. Этого они себе позволить не могут. На основании сказанного можно предположить, что они пытаются спасти какое-то важное звено агентуры. Любой ценой! И вполне возможно, что пойдут на риск. Затеют опасную игру!

— А что мы будем делать? Ждать? — снова прервал его Салаи.

— Что будем делать мы? — повторил Ружа вопрос и тут же ответил: — Лично ты отправишься в следственную тюрьму и позаботишься, чтобы была ослаблена изоляция Ковача.

— То есть как? — поразился Салаи.

— Нужно перевести его в общую камеру, — твердо сказал Ружа. — И следить за ним, следить, не смыкая глаз!

— Не слишком ли это опасно? — забеспокоился Кути.

— Более чем опасно! Ясно предвидеть успех или неудачу в данном случае невозможно.

— Тогда зачем это делать?

Прежде чем Ружа успел ответить, заговорил Салаи:

— У нас в деревне, — задумчиво начал он, — когда отец поутру выпускал боровов из хлева, чтобы они не только жирели, но и мясо нагуливали, он говорил, бывало: «Пускай побегают по двору, побесятся, подерутся из-за оброненной корки». И если мать беспокоилась: дескать, а ну как они забор повалят иль сорняков ядовитых налопаются, старик отвечал ей, показывая на меня: «На то и глаза у мальца, чтобы следить за разбойниками!»

Все засмеялись.

— Раз Золи отныне будет прикован к нашему подозреваемому, — продолжал распоряжаться Ружа, — тебе, Кути, придется, кроме наблюдения за Немешем и его сотрудниками, взять на себя и безопасность Эвы Ласло. Твои люди должны ходить за ними будто привязанные, чтобы они не могли шевельнуться без вашего ведома.

— Слушаюсь!

Ружа повернулся к Ладани.

— Тебя попрошу следить за эфиром на случай возможной радиосвязи. Я, правда, не думаю, что в такой ситуации они к ней прибегнут. Но как знать? Если будет уж очень туго, могут совершить и оплошность.

Капитан положил перед Ружей листок бумаги.

— Нам уже удалось установить, на каких частотах может принимать сигналы обнаруженный в квартире транзистор, — сказал он. — Здесь все написано, оставь это у себя, у нас экземпляров достаточно.

— Конечно, оставлю, — кивнул Ружа. — Для суда это важное доказательство.

— Наверняка на этих частотах не работает ни одна официально зарегистрированная радиостанция, — высказал предположение Кути.

— Неизвестно! — возразил Ладани. — Приемная станция, работающая на этих частотах, у нас действительно не зарегистрирована. Но у них там какая-нибудь фирма или частное лицо могли зарегистрировать передатчик с такими частотами, не сообщая, разумеется, в каких целях намереваются его использовать. Кстати, — доложил он подполковнику, — за эфиром мы уже следим.

— Благодарю! Товарищ Даниэл, — обратился Ружа к подтянутому подполковнику погранслужбы, — розыск почтальона объявлен, но все-таки обрати на него еще раз внимание всех начальников контрольно-пропускных пунктов. Он не должен пересечь границу!

— Понятно!

— Всем спасибо! А теперь за работу! — Ружа встал, чтобы проводить участников совещания. — Постой-ка, — задержал он Салаи. — Скажи, брат, когда вы прирезали тех боровов, о которых ты нам рассказывал?

— В ноябре, на день Каталины, — ответил удивленный Салаи. — В наших краях так принято.

— Ну, нам-то до ноября ждать нельзя, — улыбнулся Ружа.

А оставшись вдвоем с Кларикой, уже совершенно серьезно распорядился:

— Просмотрите, пожалуйста, все заявления по поводу въездных виз. Думаю, почтальон прибыл из-за границы недавно. В нашей картотеке мы его не нашли, а начинающий с такой работой не справится. Тут явно работал профессионал.

— Сейчас же займусь! — Кларика собрала на поднос кофейные чашечки и направилась к выходу.

— И вот что еще, — сказал ей Ружа, показывая на кинопроектор, — эту машину, свидетельницу того позорного факта, что я полностью потерял бдительность, попросите убрать отсюда. Немедленно! — Он глубоко вздохнул, подошел к столу и, взяв пепельницу, с отвращением опорожнил ее в корзину для мусора.

В роскошном ресторане не менее роскошного старинного отеля за столиком в центре зала ужинал элегантный широкоплечий молодой человек. Крупная жилка, поднимавшаяся по высокому лбу от виска до корней курчавых темно-русых волос, зеленовато-серые глаза, тонкие губы, орлиный нос — все свидетельствовало о мужественном, волевом характере.

Мюллер — это был именно он — сидел прямо, ел медленно, не наклоняясь к тарелке, а почти вертикально поднося вилку ко рту, как делают англичане.

Его столик, как и все остальные, освещала мягким опаловым светом антикварного вида лампа на изящной фарфоровой ножке, расписанной стилизованными листьями с золоченой каймой и прожилками.

Звон посуды и голоса поглощали пушистые ковры, тяжелые драпировки и морёного дерева потолок с кессонами, с которого свешивались две огромные бронзовые люстры с бесчисленным множеством светильников.

В проходе между столиками показался пожилой официант и, с ловкостью эквилибриста балансируя подносом, уставленным бульонными чашками, поспешил к компании, что ужинала у окна.

Нож и вилка замерли в руках Мюллера. Как только официант оказался у него за спиной, он едва заметным движением локтя толкнул его под руку. Поднос накренился, и чашки посыпались на пол, обдавая горячим бульоном одежду гостя.

Ошарашенный официант был ни жив ни мертв. Такого с ним никогда не случалось. Наконец он опомнился, положил поднос на соседний столик и с готовностью бросился к Мюллеру, чтобы обтереть салфеткой его костюм.

Но Мюллер уже вскочил с разъяренным воплем:

— Что такое?! Скотина! Ты облил мне костюм! — и ударил официанта по лицу.

Тот пошатнулся и, еще более ошарашенный неожиданным нападением, уставился на Мюллера.