— Я освободился.

Почти тут же дверь распахнулась, и на пороге появилась Тея Белдэниэл.

— Быстро, однако! — воскликнул он.

— Я просто проходила мимо и услышала ваши слова.

„Скорее всего, ты просто поджидала меня“.

Она тоже подошла к окну и остановилась. В этом платье с длинными рукавами и глухим воротом она двигалась более грациозно, улыбка ее была значительно теплее, чем прежде. Чопорность, естественно, осталась: очутившись на расстоянии вытянутой руки от Фолкейна, женщина резко остановилась. Но он почувствовал, что его влечет к ней. Быть может, она приманка, или просто симпатичный зверек?

Он выбил трубку.

— Надеюсь, я никого не обидел.

— Ну что вы! Я вас вполне понимаю. Замечательный вид, правда? Она тронула какой-то переключатель. Лампы в комнате потускнели, отчетливо стал виден колдовской лунный пейзаж.

Больше на меня не давят, цинично отметил Фолкейн. Совсем наоборот. Чем дольше я не смогу связаться со Старым Ником, тем счастливее они будут. Ну что ж, я не возражаю. Вдруг начались интересные дела, а я очень любопытен.

— Какая красота, — прошептала она.

Фолкейн посмотрел на нее, озаренную светом Земли. В ее глазах мерцали звезды. Она глядела в небо каким-то голодным взглядом. Захваченный внезапным состраданием, удивившим его самого, он выпалил:

— Вы чувствуете в космосе себя, как дома?

— Не знаю, — взор ее по-прежнему был устремлен в небо. — Здесь — нет. Я понимаю, вам с нами скучно. Но мы просто робеем, не зная людей… боясь их. Мы живем одиноко, общаемся только с данными — с абстрактными символами, потому что ни на что больше не годимся.

Почему она откровенничает со мной, подумал Фолкейн. За столом, правда, подавали вино. Не иначе, вычитали в книжке о правилах хорошего тона, что так полагается. Быть может, это действует алкоголь?

— Я бы сказал, что для новичков, не знакомых с человеческой цивилизацией, вы начали совсем неплохо, — заметил он. — Я прав? Вы ведь чужие?

— Да, — она вздохнула. — Естественно, вы догадались. Сначала мы отказывались вести об этом разговоры, ибо не могли предугадать ответной реакции. А потом, когда мы уже немного здесь освоились, у нас не было причин говорить об этом: нас никто не спрашивал. К тому же мы никогда не стремились к известности в обществе, и когда нас оставили в покое, были только рады. Мы и сейчас к этому не стремимся. — Она искоса посмотрела на него. В колдовском свете звезд из решительной деловой женщины она превратилась в молоденькую девушку, просившую его о снисхождении. — Вы не расскажете… газетчикам… об этом?

— Честное слово, — ответил он, не кривя душой.

— Наша история очень простая, — сказала она. — Звездолет одной из колонизованных планет вылетел на поиски метрополии. Насколько я поняла, на его борту были несогласные с политикой правительства. Какая-то бессмыслица! Чего ради разумным существам ссориться… Ну да ладно. Несколько семей продали все свое имущество и в складчину купили и снарядили большой звездолет с самыми современными компьютерами. И улетели на нем.

— Прямо вот так, в неизвестность? — спросил Фолкейн недоверчиво. — Не выслав вперед разведчиков?

— Планет, на которых могут жить люди, много. Они были уверены, что что-нибудь да найдут, и считали, что врагам их вовсе незачем знать, куда они полетят.

— Но… я хочу сказать, они же должны были представлять себе, каким опасным может оказаться новый мир! Его биохимия, климат, бактерии — да мало ли что еще! От доброй половины всего этого запросто можно умереть, если не быть начеку…

— Я же сказала, что это был большой, полностью снаряженный звездолет, — возразила она довольно резко. Потом, уже мягче, продолжала: — Они были готовы дожидаться на орбите, пока приборы исследовали планету. Но вышло иначе. Во время полета в одном из секторов пространства отказала радиационная экранировка. И надо же такому случиться — корабль тут же попал в мощный поток радиации. Не пострадала только детская комната — ее экраны были на автономном питании. Можно было бы найти спасение в госпитале, но ни один из пассажиров не смог до него добраться, ибо автопилот был тоже поврежден, и экипажу самому пришлось вести корабль. Они продержались ровно столько, сколько нужно было, чтобы возобновить работу экранов и задать программу роботам. Потом их не стало. Роботы присматривали за нами, детьми, и воспитывали нас. Тех, кто выжил, стали учить — вбивали в наши головы в основном техническую информацию. Мы против этого не возражали. На звездолете было так скучно, что мы с восторгом воспринимали все новое. Это служило хоть каким-то развлечением. Когда нас нашли, среди нас были и двенадцати-, и семнадцатилетние. Двигатели звездолета продолжали работу на малой мощности. Мы надеялись, что в конце концов хоть кто-нибудь нас да обнаружит. Этими кем-нибудь оказались не люди. Они сделали для нас все, что могли, вот разве только немножко опоздали — наша психика уже стала отличной от психики нормальных человеческих детей. На планете наших спасителей мы провели несколько лет.

— Не спрашивайте, где она находится, — прибавила Тея быстро. — Этим существам не раз доводилось сталкиваться с представителями Лиги, но их вожди не хотят, чтобы ваш дикарский капитализм разрушил устои их древней цивилизации. Они не суют нос в чужие дела и избегают привлекать внимание к себе. Однако физические условия на их планете нам не подходили. Кроме того, в нас росло желание воссоединиться со своим народом. Наши хозяева, осмотрев звездолет, на котором мы прилетели, сумели существенно продвинуться вперед в некоторых областях техники. В обмен на это — у них очень строгие правила морали — они помогли нам подготовить корабль к старту, нагрузили его металлами, которые мы потом продали. Позднее по нашей просьбе они прислали нам некоторые свои вычислительные машины. Они были весьма довольны, что их друзья пользуются авторитетом среди членов Лиги, поскольку в будущем контакта между нашими двумя цивилизациями вряд ли удастся избежать. Вот так и возникла „Сириндипити“, — закончила Тея Белдэниэл.

Она робко улыбнулась. В голосе ее порой слышалась та самая фанатичность, которую Фолкейн уже заметил. Но ведь Она рассказывает сейчас не о работе компьютера. Она же поведала историю своей жизни! В отдельных местах рассказа ему послышались фальшивые нотки. По крайней мере, чтобы проверить, нужно побольше обо всем этом узнать. Что-то она явно не договаривала. Но что? И как это может помочь ему?

— Здорово, — он никак не мог собраться с мыслями.

— Не надо меня жалеть, — сказала она с восхитившей Фолкейна твердостью. — Наше положение могло быть куда хуже. Я подумала, однако, что… может быть, — глаза опущены, голос дрожит от смущения, — вы… вы ведь так много видели, совершили столько подвигов… если бы вы могли нас понять…

— Я постараюсь, — сказал Фолкейн мягко.

— Правда? Нет, в самом деле? Может… вы останетесь на немного… и мы с вами поговорим, вот так, как сейчас, и я… и вы научите меня хоть немного быть человеком…

— Вы пригласили меня для этого? Боюсь, что я…

— Нет-нет. Я понимаю… сначала работа. Думаю… поскольку у нас есть кое-какие знания… мы могли бы обменяться с вами идеями. Ведь в этом нет ничего страшного, правда? А между делом… мы с вами… — она стояла вполоборота к нему. Ее пальцы дотронулись до его руки.

В какой-то миг Фолкейн готов был ответить „да“. Редкий человек не воображает себя Пигмалионом. Быть может, внешняя холодность всего лишь маска? Планета может подождать. Планета! Он словно прозрел. Они хотят задержать меня здесь. Вот что им нужно. Конкретных предложений у них нет, они надеются удержать меня с помощью разговоров. Перебьются!

Тея Белдэниэл отступила.

— Что случилось? — спросила она тихо. — Вы рассердились?

— Что? — Фолкейн собрался с мыслями, рассмеялся, взял трубку с подоконника и достал кисет. Ему надо было чем-то занять руки. — Нет. Конечно, нет, сударыня. Если только на обстоятельства. Понимаете, я хотел бы остаться, но у меня нет выбора. Я должен вернуться завтра, к утренней вахте хоть костьми лечь, но вернуться.