Ночью всюду враги шныряют хитрые и ловкие. Вот почему старая зайчиха решила скорее убираться от солонцов. Следом за ней тронулись и остальные. Срывая по пути листочки, они оставляли на траве мазки солёной слюны.

— Дедушка, почему зайчата не заступились за мать и не набили зайца? — спросил Дима.

— Это может быть и не их мать.

— Как не их?

— А так! Зайчат кормит не только мать, но и другие зайчихи. Сообща выкармливают малышей, — ответил дедушка Гордей.

— Разве так бывает?.. — допытывался Дима.

— Значит бывает. К примеру сказать, бежит зайчиха по лужайке, видит — зайчата играют, не свои, чужие, возьмёт и угостит их молоком!

Может быть она не различает, где свои, где чужие, всех и кормит.

Стоял тот глубокий час ночи, когда особенно хочется спать и когда необычно тихо бывает вокруг.

— Вздремните немного, а я посижу, — предложил старик.

— Если кто-нибудь придёт, ты разбуди нас, — просил, завёртываясь в одеяло, Витя.

Дедушка следит за берёзой. Он кого-то ждёт. Но голова его всё больше тяжелеет, всё чаще обрываются мысли. Ещё несколько мгновений борьбы. И вот дедушка Гордей, склонившись к ребятам, тоже спит.

За краем леса спряталась луна.

…Около старой засохшей лиственницы слышится осторожный шорох. Он доносится от молоденькой сосенки. Это колонок разыскивает спрятанный кусок утки. Кто посмел выбросить его похоронку из-под колоды? Кто утоптал мох? Зверёк прислушивается, передвигается неслышно, то замирает, то, приподнимаясь, всматривается в темноту. А запах утки всё сильнее раздражает, манит колонка. Он ползёт, глаза горят злобой, мечутся по сторонам. Вот он вытянул шею, прислушался — и в два прыжка оказался возле колоды. Схватив кусок утки, потащил его в лес, и всё стихло.

Осторожно появляется около лиственницы косуля.

Осмотрелась, обнюхала воздух, прислушалась и, не двигаясь с места, стала щипать траву. Только после этого на лужайку выскакивают два телка. Они бегают, друг за другом, прыгают, но далеко от матери не уходят.

Срывая верхушки сочной травы, косуля медленно подвигалась к лесу.

Вдруг она остановилась, с каким-то беспокойством обнюхала объеденный листочек. Острое чутьё зверя уловило запах соли. Его оставила зайчиха, которая пробегала тут в полночь. Ещё какую-то долю минуты косуля стояла, всматриваясь в темноту, потом вместе с телятами бесшумно побежала по обратному следу зайчихи.

На востоке уже нарождался день. Из-за далёких гор надвигалась чуть заметная полоска света. Лес просыпался.

— Пить-пойдём… пить-пойдём… пить-пойдём… — кричал звонко перепел.

Пробудился и коростель.

— Трр… трр… трр… тр… — тянул он долго и однообразно.

Подали свои голоса и жители далёкого болота. То прорвётся голос журавля, то гнусавый крик чибиса:

— Чьи-вы… чьи-вы… чьи-вы…

Косулю эти звуки предупреждали, что ночь на исходе и нужно торопиться. Лёгкими прыжками животное продвигалось вперёд. Рядом с матерью бежали черноглазые телята. Они иногда останавливались и, вытягивая свои маленькие мордочки, прислушивались. Им нужно было приучиться распознавать опасные звуки.

— Уху… уху… — прокричал громко филин, увидевший зверей.

Мать остановилась, а телята, подбежав к ней, стали испуганно поглядывать в сторону леса.

— Уху… уху… — донёсся оттуда неприятный крик ночного хищника.

Через несколько минут косуля оказалась на солонцах. Заячий след не обманул её. Она припала к лунке и жадно ела землю, пропитанную солью. Но чем глубже становилась лунка, тем больше мешали корни берёзы. Косуля била по ним копытами, стараясь расширить проход.

Эти-то удары и разбудили дедушку Гордея.

Он приподнялся и осторожно выглянул из скрадка.

— Проснитесь, слышите, — будил он шёпотом ребят, — звери пришли на солонцы, с фартучками.

Витя и Дима проснулись.

— Тихо… — предупредил их старик и пригрозил пальцем.

Ребята припали к щели скрадка.

Сквозь поредевший мрак ночи яснее обозначались деревья.

Телята носились вокруг солонцов или, подбежав друг к другу, становились на задние ноги и угрожающе трясли своими маленькими головками. А мать, наевшись соли, долго чмокала губами. Пощипывая траву, она подходила совсем близко к скрадку, Тогда натуралисты хорошо различали её чёрные глаза, любовались тоненькими ножками, золотистым цветом летней одежды. Лёгкий ветерок отгонял вниз от скрадка запах человека, и животное спокойно кормилось.

А заря все больше и больше разгоралась. День ещё не начался но небо, лес и луг были уже залиты тем мягким светом, который предшествует появлению солнца. Воздух в эти минуты приобретает хрустальную прозрачность, а звуки — необычную чистоту.

Но вот телята захотели есть. Они подбежали к матери, один справа другой слева, и, опустившись на коленки, стали сосать молоко. Ребята видели, как усердно они взбивали мордочками вымя.

Вдруг все разом всполошились. То ли уловили посторонний звук, то ли набросило запах врага. Звери, приподняв головы, посмотрели в сторону болота.

— Бэк… бюк… — раздался предупредительный крик косули.

Мгновение, и животные, сверкая белыми фартучками, уже мчались по берёзовой роще.

Дедушка вскочил и долго присматривался, пытаясь угадать, кто спугнул косуль. Его лицо вдруг стало серьёзным, глаза застыли на каком-то предмете.

Ребята тоже повернулись к болоту.

На фоне зелёных кустов виднелась серая точка. Она несколько минут оставалась неподвижной, затем медленно скрылась в береговых зарослях.

— Разве чужая собака? — размышлял старик.

А в это время из ближних кустов долетела робкая песня соловья варакушки, и дедушка Гордей, повернув голову, прислушался.

— Смотрите, как долго видны белые пятна на шкуре у косули, — сказал Дима, вглядываясь в лес.

— Это фартучки, — улыбнувшись, объяснил дедушка Гордей. — Косуля — животное кроткое, всего она боится и от врагов спасается только бегством. Бежит коза, и кажется, что она машет фартучком отставшим, дескать — сюда, за мной! А вы уверяли, что моё кушанье никто есть не захочет. Теперь козы частенько будут наведываться, до соли они большие охотники.

— Ку-ку… ку-ку… ку-ку… — донеслось издалека.

В голубом просторе неба кружились два коршуна.

— Ки-ки-ки… — кричали птицы, медленно кружась над лугом.

А из лесу лилась непрерывной трелью задорная песня зяблика:

— Фью-фью-фью-ля-ля-ди-ди… ви-чиу…

День начался.

— Ишь ты, лакомка, чуть впрозелень ягода — есть не желаешь! — упрекнул бурундука Витя.

Чем бы ни занимались ребята, они никогда не забывали про зверька. Было решено выпустить его на волю, как только окончательно срастётся нога.

— Что, приятель, тоскуешь? — сказал дедушка, заглянув в улей. — Поди, в твоей норе без хозяина беспорядки, потолок обсыпался, продукты зацвели, могли и запасы растащить соседи…

После обеда дедушка напомнил ребятам про чечевицу:

— Непременно сбегайте, посмотрите, что там у неё в гнезде делается.

Через несколько минут юные натуралисты уже пробирались к скрадку. Ещё не доходя до сосны, они услышали крик чечевицы.

— Пяй… пяй… пяй… — раздавалось из зарослей.

Чечевица жила в постоянной тревоге. Она не могла привыкнуть к посещениям юных натуралистов. Перелетая с ветки на ветку, птица продолжала тревожно кричать.

К ней присоединился самец. Его ребята увидели впервые. Одет он был в коричнево-бурый наряд с красной грудкой и красным пятнышком на лбу. Это и был тот певец, чья песня звучала, как два слова: «Витю-.видел, витю-видел.»

— Пяй… пяй… пяй… пяй… — кричали дружно птицы, выражая свой протест.

Витя, быстро взобрался на сосну и заглянул в гнездо.

— Птенцы!.. — сообщил радостно он и показал Диме два пальца.

— Два? — переспросил тот, взбираясь в скрадок.