Усилин, усилин. Где-то Мареев его уже… Ах, да! «А усилиновых тюбиков вам не хо-хо?» В столовке на раздаче.

«Зажрались у себя там!». С ума все посходили, нет слов!

Мареев шваркнул чтиво об пол. Начхать, что чужая! Чтиво упало плашмя, на инерции заползло под стол.

Хватит! Он хочет есть! Зажрались, как же! После институтского обеда уже через час в желудке — пещерная пустота. Или голод от нервов? Все! Он берет Ящик. Где Ящик? Вот! Хорошо, что он блондина с брюнетом на кухню спровадил, а то увидели бы, спросили. По глазам видать, что и так знают, но — не увидели. А он… Он идет в Дом Молодежного Средоточия. Он идет в ДЕМОС. Где сорочка? Вот! А пуговица? На соплях. Ничего, под выходным костюмом не видно. И под галстуком. Все! Он находит Таисию. Ужин на двоих. Потом прогулка по Старому городу. Луна, арбалетчики. Он через это уже прошел и не даст Таисию в обиду. Пусть она ощутит. А потом… посмотрим. А вдруг пиджак надо будет снимать? И галстук? Тогда пуговица… Ну-ну, размечтался! Почему бы и нет? В биоритмах — физический плюс. Так что улыбка, улыбка. Как у маски на эстампе. Как там у Красаускаса? Вчера мерещилось черт-те что, а сегодня… Впрочем, некогда. Темнеет уже. Вперед! И все нипочем!

Блондин и брюнет оказали неожиданное благотворное воздействие. Мареев чувствовал некоторую приподнятость. Вроде, не самим Мареевым интересовались, а он сообща с блондином и брюнетом интересовался некими неопознанными явлениями.

«Мы тут с товарищами занимаемся одной проблемой…» Росла уверенность. Быстро, как боб из сказки. И действительно! Себя надо уважать. Есть за что. Он — не хухры-мухры! Он инженер с большой буквы. Им даже заинтересовались. Он Ящик изваял. Ящик, который может все. Вполне вероятно, в Ящике-то и дело. Спросили бы, ответил. Итак, Ящик. Таисии нужен синтезатор? Пожалуйста! Но не просто-ой… Если машина синтезирует голос, то можно в принципе синтезировать любой голос, не так ли? Если машина сочиняет музыку, то заложив в нее программу, исходные параметры, вариационные данные, можно получить музыку, которую так и не сочинили и тем более не спели… ну, кто? Битлы, например. И они сочинят и споют, не так ли? В принципе, возможно, но на практике… Вот на то он и инженер с большой буквы, чтобы из принципа воплотить Ящик. Не для кого-нибудь, для Таисии! Вот и сделал! И хоть битлы, хоть… Да что там битлы! Понятно, что такой Ящик оч-чень может пригодиться… мало ли где. Вот и заинтересовались. Он им объяснит. Если спросят. А пока «ротики закрыли на замочки, ключики спрятали в карманчик», и Мареев имеет полное право идти на свидание в ДЕМОС. При всем при том еще и ощущать на затылке покровительственную руку. Идти, что называется, в одном строю.

Он шел в одном строю, неся Ящик в подарок Таисии. С воображаемой, но ощутимой покровительственной рукой на затылке… Перед ДЕМОСом кишмя кишело. Стоял островком фургон ТВ. Шел очередной модный прямой эфир. У молодежи спрашивали, чего она хочет. Молодежь не хотела ничего, кроме как сказать об этом в прямой эфир. Еще молодежь хотела внутрь, в ДЕМОС. Но туда пускали по билетам. Сегодня — по билетам. Сегодня внутри играло «Око». «Око»-рок.

У Мареева не было билета. И «Око»-рок его не волновал. Его волновала Таисия. Но попробуй докажи это плотной стене и кордону у широко запахнутых дверей!

Он не стал доказывать.

«Рука на затылке» провела его сквозь толпу по стремительной прямой. Парни с повязками сдерживали напор. Они не спрашивали: «Ваш билетик? А ваш?» Они глядели поверх, но без билета мимо них никто просто не совался. Отчетливо-плавные жесты, набитые мозольки на костяшках пальцев. И абсолютный покой. Понимание того, что если их вынудят, то… Понимание, что их не станут вынуждать.

Мареев нажал на стеклянную створку, желудочным басом сказав как своим:

— Добрый вечер!

Парни с повязками кивнули как своему. Пропуская, один из них хлопнул сверху по его ладони, еще преодолевающей сопротивление двери:

— Сетокан? — В голосе был вопрос и ответ. И уважительность.

Мареев неопределенно мотнул головой. Все! Он внутри.

Деловито прошел через зимний сад, наводненный жаждущими начала «Ока». Декоративный булыжник, декоративные пальмы и кактусы. И еще более декоративное скопище. Бляшки, бусы, булавки, нашейные кошельки и кошелки. Впрочем, и «тройки» со значком на лацкане. А интересно, есть ли среди всех этих те… которые вчера на скейтах?

Мареев прямо-таки воспрял. Газировка уверенности вскипела и ударила в голову. Не нужен ему никакой «Око»-рок! Ему Таисия нужна. Вы все сюда в гости пришли, а она тут работает. Она тут как дома. И он пришел к ней. Как к себе домой. И — на задний план все неприятности: с работой, с Адой, с Танькой. Потом, потом. Еще успеет намаяться. А пока…

Он поднялся на второй этаж. Здесь было малолюдней. То есть просто никого. Коридор, методкабинеты. Он толкнул ладонью знакомую дверь. Мельком посмотрел на руку. Какой еще се-то-кан? Нормальная рука! Чем таким вызвала уважительность?!

Таисия сидела одна в кабинете. Спиной к нему, лицом к окну. Чашки берушей глушили шумы. Немудрено, что она — в берушах. Слева за стенкой истошно имитировали семейный скандал мим-клоуны из «Лицеедов». Справа детский хор звеняще уверял: «Лучше хором! Лучше хором!» Сверху батутно прогибался потолок. Туп-тутуп-туп! Группа «Стройность» аэробировала весомо, грубо, хоть и незримо. Снизу били упругие басовые — «Око»-рок настраивался на новую волну перед выходом на сцену.

Вокруг Таисии громоздились ящики, плелись провода, пунктирно мигали индикаторы. Как же, как же: «У нас подростки, и каждый требует…» А она сиди тут среди музыкальных шкатулок и дежурь от сих до сих. Методист, работа. Уже вечер, уже скоро ночь, а она тоскуй в берушах и смотри своими колодезными глазами в пустое окно. Бе-едненькая.

Это Мареев от газированной уверенности и от «руки на затылке»: «Бе-едненькая». До сего дня он ее боялся. Не ее, а Липы, Люськи, Ады. Всех и каждую. Обжегшись на молоке. И вел себя с Таисией как с памятником — снизу вверх. Принося к постаменту знаки преклонения — вот Ящик принес… И все ждал безнадежно, когда оттает? Разве она может оттаять, если она памятник? А тут что-то повернулось в Марееве — она сидела одна среди кубического, тяжелого, многомощного железа. Она сидела, обхватив себя за плечи, то ли прячась, то ли защищаясь. И беруши торчали чебурашьи. И Мареев смотрел на нее уже сверху вниз. Как на Таньку.

Танька. Таня. Тая. Символично! Никакая она не Таисия. В Таисии есть нечто мраморное, отчуждающее. Она — Тая! Та-ая. Бе-едненькая.

Мареев мягко поставил сумку с Ящиком на пол. Подкрался. И (никогда раньше не смог бы, не посмел — разве можно так с памятником?!) накрыл ее глаза — угадай.

Она вздрогнула и рывком сбросила его пальцы. Мгновенно, по-птичьи, оглянулась.

Мареев улыбнулся, стараясь, чтобы получилось не виновато, а утешающе. У него получилось. Судя по Таисии. Да, когда она только повернулась, это была Таисия. Мраморно-отчужденная. Потом — удивление на дне «колодцев». Потом — Тая. Он все улыбался. Не только утешающе, но и покровительственно.

Она сняла чашки берушей, волосы рассыпались серебряным дождем… Откуда это? Ах, да! «Мертвые не потеют». Фу, какая штамповка!

«Звезда-Трех-Миров»… И никаким не серебряным! И, храни нас бог от ассоциаций, не рыжим! Русым. Но рассыпались. Красиво. Интимно. Будто не беруши, а заколку сняла. Та-ая…

— Есть предложение послушать хорошую музыку! — подчеркнул Мареев «хорошую», не меняя улыбки.

— Где? — скованно спросила она.

— У… меня, — Мареев мысленно схватился за голову. Что же такое он говорит?! Он-то имеет ввиду: у меня — мол, Ящик тут у меня. Но Тая может истолковать, как… А как еще можно истолковать?! И не говорил он ей раньше ничего подобного. Скажешь такое памятнику — тот не поленится, сойдет с постамента и приложит каменной десницей по наглой роже.

Тая моментально превратилась в Таисию. В «колодцах» заплескалось едкое.

Мареев застыл. Будь что будет. Наглая рожа, так наглая рожа. Сказал и сказал. Отступать поздно, смешно и некуда.