Я так сжился с офидиями, что даже если видел во сне полчища удавов, то ничуть не страшился, а вступал с ними в борьбу. Я разбирался в коварных привычках карликовых удавов, которые подкарауливают людей в песках пустынь. Узнал повадки змей-стрел, которые взбираются на ветви деревьев и оттуда летят на жертву, будто спущенные из туго натянутого лука. Научился наблюдать коралловых аспидов, пышно расписанных кобр и траурных ехидн, этих опаснейших врагов человека. Ни один щитомордник не мог укрыться от меня в траве, а гремучников я умел различать за сорок футов.

Однажды повар Хо пожаловался, что маисовые мыши поселились в кухонном складе, портят ему продукты. Профессор распорядился доставить из парка десяток змей иигшу. Ли вытряхнул их из корзины перед кухней. Они были тощи и похожи на поясные ремни, эти полутораметровые ииг-шу. Оглядевшись, они чинно поползли к бунгало, где хранились наши продовольственные припасы, довольно ловко взобрались по лестницам и скоро успокоились на чердаке, как будто всегда там жили.

Ночью я прошелся по парку посмотреть, все ли в порядке, и китайцы позвали меня к кухне. Глухая возня слышалась там. Это иигшу, бесподобные мышееды, насыщались, уничтожая мелких грызунов.

— Ни одна кошка не может сравниться с иигшу, — заметил профессор, поднимаясь утром со мной на чердак. — Полюбуйтесь, Пингль…

На чердаке лежали, вытянувшись, иигшу. Но это не были прежние тощие, худосочные змееныши. Лежали толстые существа, набившие себя мышами досыта, и блаженно спали. Нет в мире силы, способной разбудить иигшу, после того как она насытится. Надо дожидаться, пока иигшу не переварит съеденного. Тогда она проснется, и ее можно нести на новое мышиное место. Там, где побывали иигшу, мыши не рискнут показаться по крайней мере полгода.

Ли собирал сонных тварей в кoрзину, а Хо рассказывал профессору, как служил раньше у французского миссионера в Камбодже и как маисовые мыши устроили нашествие на бунгало святого отца. Они съели у него все запасы, всю библиотеку, всю обувь и обгрызли ножки у кровати, а миссионер провисел неделю в гамаке, изнывая от голода и любуясь, что проделывали в его доме эти маисовые дьяволята.

— Вот что бывает, — заметил профессор, — если нет под руками ииг-шу или в крайнем случае хорошего кота.

Отзыв Лиз о моих успехах привел к тому, что профессор заявил мне:

— Надо будет найти другого сторожа, а вас, Пингль, я буду постепенно приучать к работе в лаборатории.

С некоторым трепетом я надел белый лабораторный халат.

— Из вас выйдет дельный лаборант, Пингль, — заметил профессор, — если вы будете держаться драгоценного правила: «Чистота и аккуратность прежде всего».

Я сам буду учить вас. Может случиться, что вы ничего не потеряете в сравнения со старшим отделением Дижана…

Мильройс относился ко миг, как и все на станции, очень доброжелательно и начал понемногу приучать меня к лабораторной технике. Я узнал, что все змеиные яды по своему действию нa человека делятся на два видa: одни яды парализуют нервную систему, а другие вызывают гангрену тканей.

Силу яда в лаборатории проверяли на морских свинках. Кроме этой работы, профессор отдельно занимался в своем кабинете, и на моей обязанности было готовить ему чистые пробирки и колбы.

Я уже выучился приготовлять несложные растворы и не мог дождаться дня, когда будет нанят новый сторож и Профессор окончательно переведет меня в лабораторию.

Все шло прекрасно. Несчастье свалилось на меня неожиданно, когда надо мною расстилалась благодать безоблачного неба.

Из парка стали пропадать самые редкие экземпляры змей — двухфутовые джирры. Мильройс скупал их у туземцев по нескольку пайс за штуку и выпускал в парк.

Джирры, как известно, водятся в кустарниках на восточных склонах Гималаев. Профессор никак не мог собраться сам в такую дальнюю экспедицию, а туземцы, очевидно, ухитрялись каждую неделю бегать за этими змеями туда и обратно, что было, если вдуматься, чрезвычайно загадочно. Поэтому Мильройс особенно дорожил джиррами. Высушенный яд джирр, как и змей лахезис, мог сохраняться больше двадцати лет и не терять своих смертоносных свойств — убивать в срок от пяти до семи часов. Противоядия, которые готовил из них Мильройс, спасали человека от верной смерти. Поэтому «змеиный профессор» буквально дрожал над этими исчадиями ада. И вот джирры начали таинственно пропадать, будто проваливаясь сквозь землю. Я обшаривал все известные мне в парке норы и трещины. Может быть, джирры прорыли подземные ходы? Но это, как утверждала Лиз, было не в их привычках. Тщательно я осмотрел всю ограду. Рассыпал на дорожках свежий песок, думая увидать наутро по следам, куда уползают наши пленники. Ничего. Я доложил профессору обо всем этом. К моему удивлению, Мильройс рассвирепел. Он так кричал на меня, будто подозревал, что я тайком жарю его змей себе на ужин или солю их про запас, как эшуорфские хозяйки солят миног.

Огорченный, я обратился к Лиз. Она посоветовала мне понаблюдать за китайцами, но для меня они были вне всяких подозрений.

Вор! Это стало для меня ясным, когда двенадцать самых крупных джирр исчезли из парка в одну теплую безлунную ночь. При первых лучах восходящего солнца я увидел на свежем песке одной из крайних дорожек парка отпечатки босых ступней.

«Ага, — подумал я. — Ну, об этом я не стану сейчас докладывать сердитому профессору и его ассистентке, а подкараулю, поймаю и приведу жулика за шиворот. Пусть «змеиный профессор» узнает, кто питается его ядовитой дичью».

Выйдя из парка, я обследовал каждый дюйм местности у той стены, через которую, по моим предположениям, мог забираться неизвестный вор. Невдалеке проходила дорога на Рангун. Уединенная, глухая тропинка извивалась от дороги в сторону и упиралась прямо в стену парка. Это становилось интересным.

Вечером, когда станция погрузилась в сон, я приготовил толстую бамбуковую палку, надел мягкие резиновые сапоги, в которых мне приходилось лазать по бассейнам, вылавливая водоплавающих змей, проверил электрический фонарь, сунул в карман кастет, взятый у Хо, и, заперев ворота и калитку, решил выяснить тайну.

Всю ночь я честно караулил, не смыкая глаз, и так бесшумно обходил парк около стен, что мне мог позавидовать африканский бумсланг — самая хитрая змея на свете. Но ничего не случилось. Утром я пересчитал джирр. Все они оказались налицо. Так четыре ночи подряд дежурил я в парке, предвкушая, как обломаю палку о спину вора, но тот не появлялся.

На пятую ночь я услыхал осторожный шорох, совсем не похожий на шелест щитомордника или позвякнвание гремучки. Змеи спали, и им незачем было возиться в кустах.

Мягко, словно котенок, ступая в резиновых сапогах, я успел подкрасться к восточной стене как раз вовремя. Тень человека с мешком за плечами карабкалась на стену, но я поймал босую ногу вора и сдернул его обратно в парк.

— Лежи, сатана, и не двигайся! — прошептал я. — Раньше чем наделать тебе синяков, мне хочется полюбоваться на твою физиономию.

— Простите меня ради всего святого, — услыхал я в темноте плачущий голос.

— Клянусь вам, что я не ел четыре дня…

При свете фонаря я увидал смущенное лицо белого. Я сам сначала смутился, ко, вглядевшись пристальней в черты лица вора, я почувствовал еще больший приступ бешенства.

— Не рассказывайте сказок, — прошипел я, скрипя зубами. — Меня не касается, что вы кушали на прошлой неделе. Каким образом и зачем вы очутились здесь?

Вор молчал, тяжело вздыхая, как бы в раскаянии.

— Как вы ухитрились воровать джирр? Кто вы такой?

— Не все ли равно кто, — ответил вор. — Отпустите меня. Я сумею быть благодарным.

Я тихо засмеялся.

— Как бы не так! Вы опять попадаетесь мне пo дороге, черт бы вас взял! Мне отлично знакома ваша безобразная физиономия.

— Будто бы?

— Да. Вы проиграли мне в Белл-Харборе пари и позорно сбежали, не заплатив доллара. Но я нашел вас на краю света, и тепeрь мы рассчитаемся.