— Учугей! Учугей![1]

Олений пастух показал гостям маленький красный камешек. Пастух нашел его в утином зобу, когда потрошил утку.

Прошло много лет. Олений пастух просверлил в камешке дырочку, нацепил на нитку и стал носить в память о сыне и его первой охоте. Егорка погиб во время войны с фашистами. Отцу прислали в красной четырехугольной коробочке золотистый, похожий на утреннее солнце Орден Отечественной войны. Егорка погиб, как герой.

В конце своего письма олений пастух нарисовал небольшой, но довольно четкий и понятный рисунок. В самом центре его была юрта, в которой я слушал завыванья волка, справа бежал извилистой ниткой Вилюй, а слева — заросшее камышами озерко. У берега плавала утка с большим сплющенным носом, а против нее стоял с ружьем человек. Это был маленький Егорка.

Письмо оленьего пастуха обрадовало и в то же время огорчило нас. Утка могла проглотить пироп не в этом озере, а где-то совсем в другом месте. Возможно даже она принесла пироп из Африки или Индии.

Долгое время люди считали, что алмаз, а значит и его спутник пироп, встречаются только в жарких странах. Советские ученые и геологи доказали, что это абсолютная ерунда. В глухих якутских лесах, притаившись в складках серовато-зеленого кимберлита, сидят красавцы алмазы.

Ленька перечитал еще раз письмо и покачал головой.

— Ничего с этим озером не выйдет, — сказал он. — Дело дрянь.

— Конечно, дрянь. Не стоит даже и думать.

Но Ленька стал думать и хмурить брови. Ленька всегда корчит из себя какую-то выдающуюся личность. Запишет неправильно условие задачи и решает, пока не потемнеет в мозгах. И тут ему хоть говори, хоть не говори — все равно не поможет. Ленька вбил себе в голову, будто есть способы, которыми можно решить даже неразрешимую задачу.

К счастью, в этот раз думал Ленька недолго. Он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и сказал:

— Мы с тобой дураки!

— Ты потише, — предупредил я Леньку. — Ты не обобщай!

— В самом деле дураки, — повторил Ленька. — Егорка убил утку летом, значит у нее были утята… А утка утят не бросит и никуда не улетит. Она целое лето жила на этом озере. Понятно?

В словах Леньки, как это ни странно, был смысл. При таком варианте отпадала сразу Индия, Африка и вообще какие-то другие нездешние озера.

Ленька был человек дела. Он заявил, что ждать больше нельзя ни одной минуты и надо немедленно писать про все моему отцу. Он бесцеремонно потянул меня за рукав и потащил в палатку писать письмо.

Едва мы примостились возле стола и собрались с мыслями, в палатке появились две Иры. Они были чем-то страшно расстроены.

— Мальчики, у нас ЧП, — перебивая друг друга, заявили Иры. — Надо что-то делать. Так дела бросать нельзя!

Трудно понять девчонок, если они говорят хором и перескакивают с одного на другое. Мы сказали, чтобы Иры говорили по очереди, не размахивали руками, и только тогда поняли, в чем дело. Это и правда было ЧП. Пал Палыч получил сегодня письмо от матери и отца Манича. Они писали, что Пал Палыч плохо воспитывает ребят, разрешает воровать чужое сало и высмеивать друг друга. В конце письма взрослые Маничи сообщали, что будут жаловаться на Пал Палыча и требовали немедленно отправить Манича в ПГТ.

— Мы сами читали письмо, — снова хором заявили две Иры. — Мальчики, надо спасать Пал Палыча.

Оказывается, Иры пришли к Пал Палычу в палатку, но там никого не было. В «Штукатурном деле» на столе они увидели конверт. Иры не хотели читать чужое письмо. Они прочли исключительно из-за Пал Палыча. Они сразу догадались, что Пал Палыч в опасности.

Но девочки зря тратили слова и объясняли, что и почему. Сейчас, когда Пал Палычу грозили неприятности, тайна переписки не имела для нас с Ленькой никакого значения.

Мальчишки возле девчонок всегда кажутся чуточку старше и смелее, чем на самом деле.

— Я не знаю, что я ему сделаю! — сказал я.

Ленька метнул краем глаза на Иру-большую и Иру-маленькую и заскрипел зубами.

Девчонки пришли в ужас. Ира-маленькая сложила ладони ковшиком и сказала:

— Мальчики, я вас умоляю, не надо. Манич хороший.

— Ладно, там будет видно, — сказал Ленька. — Пошли, Колька!

Манича нашли быстро. Он стоял возле волейбольного поля. На лице Манича была скука и меланхолия.

— Ты не торопись, — предупредил меня Ленька. — Надо культурненько.

Ленька подошел к Маничу и что-то шепнул ему на ухо. Манич недоверчиво смерил Леньку взглядом и замотал головой.

— Не, я не пойду…

— Вот же чудак! — сказал Ленька. — Ему говорят, а он… Правда, Колька?

Я немедленно подтвердил, что все это абсолютно правильно, и посоветовал Маничу идти с нами, пока мы с Ленькой не передумали. Куда идти и зачем, я, конечно, не знал и сам.

— Пошли, — сказал я Маничу. — Не пожалеешь.

Не знаю, что повлияло на Манича: сила убеждения, которая звучала в моем голосе, или заманчивое предложение Леньки. Но так или иначе Манич согласился. Дружески придерживая мироеда за талию, Ленька повел его в нашу палатку. Я шел на всякий случай сзади.

То, что произошло через несколько минут, было для меня таким же неожиданным, как и для самого Манича. Ленька привел Манича в палатку, обернулся ко мне и сказал:

— Запирай дверь!

Манич бросился к двери, но было уже поздно. Крючок щелкнул и мышеловка захлопнулась.

— Жаловаться? — шепотом спросил Ленька. — Грязью Пал Палыча обливать, седьмой-а позорить?

— Пусти! — застонал Манич.

— Сейчас пущу. Не торопись…

Ленька вынул из тумбочки чистую тетрадку, положил ее посередине стола, рядом поставил чернильницу и положил длинную обкусанную зубами ручку.

Странные приготовления на этом не окончились. Ленька подошел к печке, поднял с пола толстое с отставшей корой полено, попробовал на вес и обернулся к Маничу.

— Садись и пиши!

При одном виде полена Манич сейчас же полез за стол. Он даже не спросил Леньку, что придется писать — заметку в стенную газету или завещание с просьбой никого не винить в своей смерти.

В первую минуту я тоже побаивался за жизнь Манича, но потом успокоился. Ленька держал полено с поощрительной и вдохновляющей целью. Манич с тоской поглядывал на это полено, на кончик пера и безропотно писал под Ленькину диктовку письмо своим родным.

Послание Манича к родным начиналось словами — «Я, ползучий гад и обманщик» и заканчивалось просьбой не присылать больше коржиков и сала.

Ленька заставил Манича дважды перечитать вслух готовое письмо. Манич кое-что подредактировал и подчистил во время диктовки. Вместо «ползучего гада» он написал «невоспитанный мальчик», а брехуна и очковтирателя заменил одним, более мягким и обтекаемым словом — «необъективный».

Ленька, видимо, был доволен ходом дела. Он посмотрел на меня, на Манича и сказал:

— Ну что ж, можешь идти.

Оглядываясь, Манич вылез из-за стола и пошел к двери. И тут Ленька не удержался. Он примерился и влепил Маничу босой ногой такой шикарный удар, которому мог позавидовать любой центральный нападающий.

Придерживая рукой ушибленное место, Манич вылетел в открытую мною дверь.

После подъема, когда мы собирались с полотенцами на Вилюй, в палатку к нам примчался инструктор Ваня. Он был чем-то взволнован и поэтому сыпал словами без передышки. Понял как следует нашего инструктора только Ленька Курин. Видимо, это было потому, что Ленька целыми вечерами вертелся около Вани. В последнее время Ленька тоже начал говорить на повышенных оборотах и размахивать руками, как Ваня.

Ночью в наш поселок нежданно-негаданно прикатили рабочие, которые будут добывать золото на Вилюе. Ни один дом пока еще не готов и рабочие поселились вместе с женами и ребятишками в палатках и самодельных шалашах из сосновых веток. Ваня заявил, что мы должны нажать, разбиться в лепешку и так далее.