— Не стреляйте! — приказал Анвар товарищам. — Когда приблизимся…

На заброшенном выгоне Усмон Азиз и его спутники спешились. Усмон Азиз осмотрелся: разрушенный загон, длинная кошара с провалившейся крышей и каменная кибитка, от которой остались одни стены. Приказав Курбану отогнать лошадей за кошару, а потом укрыться в кибитке, сам он вместе с Гуломхусайном встал за стеной загона и приготовился к бою.

— То, что нужно, — проворчал он и, как всегда в такие минуты, испытал знобящее, тревожное чувство и передернул плечами.

Не было неясности, сомнений: или убьет он, или убьют его. Конечно, не следовало ему покидать Пешавар и переходить реку, не следовало поддаваться искушению и доверять Ибрагимбеку и не следовало пытаться вернуть невозвратимое… Но сейчас не время и не место для подобных размышлений…

— Начинай! — хриплым шепотом сказал он Гуломхусайну и выстрелил первым. — Начинай, проклятье им всем, и пусть они все умрут — и они, и их кони!

Стреляя на скаку, к выгону приближался отряд Анвара. Из-за стены загона, из-за кибитки звучали в ответ частые выстрелы. Один из них оказался точным: с громким ржанием ткнулся головой в землю конь Хасана, а сам он, вылетев из седла, покатился по траве, но сумел вскочить на ноги и, чуть прихрамывая, добежать до стены загона и сесть там, держа под прицелом кибитку.

Его коня свалил Гуломхусайн; и он же точным выстрелом поразил Санджара, который неловко сполз с седла и теперь недвижимо, лицом вниз, лежал на траве.

Спешившись, Анвар, Саид и Мурод одиночными выстрелами тревожили тех, кто укрылся в загоне.

— Хасан, — крикнул Анвар. — Не давай высунуться тому, кто за кибиткой! А ты, Саид, попробуй заткнуть ему глотку!

Но Курбан перехитрил их обоих: он прополз позади кибитки, внезапно вырос перед Саидом и выстрелил почти в упор. Винтовка выпала из рук Саида, и, схватившись за грудь, он тяжело повалился на спину.

Между тем Усмон Азиз, узнав Мурода, сказал Гуломхусайну:

— Вон того… высокого… его живым возьмем!

Он дрожал от яростного возбуждения. Убийца брата — вот он, совсем рядом, сам пришел к нему, мстителю! Незачем теперь Усмон Азизу уповать на ожидающий всех неверных Страшный суд и откладывать день мести; теперь он сам свершит правосудие и, если поможет ему бог, накинет веревку на нечестивца, поправшего мусульманство, и мучительной казни предаст его! Ах, это была бы великая удача — взять живым того, кто оборвал жизнь брата.

Ударившись о камень совсем рядом с его ногами, отвратительно взвизгнула пуля. Это стрелял Мурод, перебежавший влево и залегший в траву напротив пролома в стене загона. «Он и меня хочет убить, проклятый», — сплюнув, подумал Усмон Азиз и, не в силах более хранить молчание, закричал:

— Эй, низкий родом! Узнаешь меня?! Посмотри, узнай — я Усмон Азиз из Нилу, брат того самого мулло Сулаймона, которого ты убил девять лет назад на дехнавской дороге. Узнал меня, грязный раб?! Все девять лет я жаждал твоей крови. Бог сегодня услышал мою мольбу. Ты понял?

Мурод ответил сначала выстрелом, а затем и словами:

— Из какой могилы тебя принесло сюда, бродячий пес?

— Отомстить тебе я бы и в самом деле встал из могилы! Тебе — убийце! Тебе — поганому! Тебе — человеку без веры! — кричал Усмон Азиз и всякий раз нажимал курок своего маузера.

— Эй, Усмонбай! — подал голос Анвар. — Отомсти и мне, твоему вчерашнему слуге Анвару Шермалику. Мурод! — окликнул он потом друга. — Вот встреча-то!

Мурод не отрывался от прицела — выбирал миг, чтобы отправить Усмон Азиза вслед за мулло Сулаймоном.

— Странная штука — судьба! — после недолгого молчания подал голос Усмон Азиз. — Один — убийца моего брата… Другой — сирота, сгребавший крошки с моего дастархана, — при этих словах, выставив руку с маузером из-за стены, он выстрелил в Анвара. — Зачем тебе оружие, сын Шермалика? Блюдолизом неверных стал? Странная штука — судьба! — повторил он, быстро перезаряжая маузер.

— Не судьба нас свела, а твои грязные дела! — крикнул Анвар.

Мурод его поддержал:

— Твой гнет, бай, и то унижение, которое терпели от тебя бедняки!

— Ты, проклятый богом, хоть раз мой гнет испытал?! Тебя, дитя блуда, я унизил хоть раз?! — вскричал Усмон Азиз.

— Все вы, богачи, из одной могилы…

— А вы, бесштанные босяки, — из другой. И сегодня, да соизволит бог, туда и отправитесь!

— Еще неизвестно, кто раньше там будет.

— Известно, грязный кузнец, известно! Коли ты мужчина, давай сойдемся в открытом поле! Хочешь — на пистолетах, хочешь — на саблях. Пешим желаешь, будем пешими биться, конным — конными. Я готов. Выходи!

— Лучше сдавайся, бай, — сказал Анвар. — Подумай о жене, о детях. Ты и сам еще молод.

— Как я сдамся, ты во сне увидишь. Вас, скотов, по-моему, трое осталось. И нас тоже трое. Если душа в пятки не ушла — выходите лицом к лицу!

Мурод засмеялся:

— Это ты, как овца, сидишь в загоне! Выходи — я согласен.

— Слушаюсь и повинуюсь! — усмехнулся Усмон Азиз и тихо, почти шепотом, приказал Гуломхусайну: — Вон тот… помоложе… в кожанке… сирота у моих дверей… он мне живым нужен. Обязательно. — И, подождав, пока Гуломхусайн подползет к выходу из загона, сделал несколько быстрых шагов в другую сторону и прокричал с издевкой: — Мы идем! Встречайте!

— Сдался бы лучше, — посоветовал Мурод.

— Ты о себе позаботься, нечисть! О себе позаботься и выходи — один на один.

Он остановился у края стены и, пригнувшись, несколько раз выстрелил. Гуломхусайн замер поодаль и, прижавшись к стене, неотрывно следил за Анваром, выбирал момент, чтобы удачным выстрелом угодить ему в ногу или руку, а потом, в два-три прыжка оказавшись с ним рядом, обезоружить. За кошарой тревожно ржали кони, визжали пули и хрипло, яростно кричал Усмон Азиз:

— Выходи, проклятый! Не липни к стене… Выходи! Вот оно, поле!

Мурод вышел.

— Вот я!

Со вскинутым наганом в руке крепко стоял он на слегка расставленных ногах — высокий, с широкой грудью и ясным взглядом. Губы его были плотно сжаты, и карие глаза пристально смотрели туда, откуда должен был показаться Усмон Азиз.

— Вот я, — повторил Мурод.

Его спокойная уверенность яростью отозвалась а сердце Усмон Азиза.

— Знаешь, из-за кого будешь убит? — произнес он, шагнул из-за стены навстречу Муроду и выстрелил. — Из-за брата моего!

Почти в то же самое время выстрелил и Мурод. Но, должно быть, на какую-то долю секунды опередил его Усмон Азиз — ибо наган выпал из руки Мурода, он качнулся и рухнул лицом вниз.

И в тот же миг — миг, когда в нем угасло дыхание и он почувствовал смерть, огонь полыхнул перед ним, выхватывая из тьмы лицо сына. Сын стоял на какой-то высокой вершине и сверху вниз смотрел на отца, на Мурода, сраженного пулей и лежащего на еще влажной после недавнего дождя траве. Огонь пылал теперь повсюду, и в этом огне, в этом бушующем пламени, будто орел-перволеток, парил его единственный сын, его дитя, его надежда и гордость. Чудесным образом огонь щадил сына, не прикасаясь даже к краю его одежды, — но в смертельной тоске Мурод все равно кричал ему: вернись! вернись! иначе погибнешь, как я! Ах, если бы он мог подняться и махнуть сыну рукой… Но тело уже не повиновалось ему. Западня, подумал он.

Огонь погас, и бесконечный мрак поглотил Мурода.

Тяжелой поступью прошел Усмон Азиз разделявшие их пятнадцать шагов и встал над бездыханным телом Мурода. Затем, наклонившись, сильным рывком перевернул его. Теперь Мурод лежал на спине. Огромные золотисто-карие его глаза с последним изумлением смотрели в небо. «Как у овцы», — подумал Усмон Азиз. Бешенство вдруг охватило его, и он уже чуть отвел руку с маузером, готовясь всадить мертвецу пулю как раз меж этих овечьих, изумленных глаз. Но в тот же миг предстало перед ним лицо Сулаймона, брата; он вздрогнул, и рука, державшая маузер, ослабела: у Сулаймона глаза были точно такие же…

Он вложил маузер в кобуру.

Тишина стояла вокруг, стрельба прекратилась.

Гуломхусайн гнал перед собой Анвара. Тот сильно припадал на одну ногу; вдоль туловища, как плеть, висела правая рука.

— Жи-ивым во-озьми, ска-аза-ли… — радостно улыбался Гуломхусайн, — вот…

— Перевяжи ему рану, — не взглянув на Анвара, велел Усмон Азиз.

У стены загона с крепко зажатой в руках винтовкой лежал мертвый Хасан. Неподалеку сидел Курбан и, морщась, одной рукой пытался перевязать залитое кровью плечо. Мимо них, мертвого и живого, опустив голову, молча прошел Усмон Азиз, оставил позади загон и по густой, мокрой траве все той же тяжелой поступью безмерно уставшего человека двинулся к синеющим вдали безмолвным холмам.