— Не позволите?! — Усмон Азиз кивнул, и сначала Гуломхусайн, а затем и Халил несколько раз выстрелили поверх толпы.

Подобно овцам, сбившимся в кучу при внезапном нападении волка, плотно прижались друг к другу и застыли под дулами двух винтовок люди.

— Не позволите? — презрительно усмехнулся Усмон Азиз и глянул на Курбана и Гуломхусайна. — Ведите!

— То-опа-ай! — Гуломхусайн толкнул в спину Каромата, и тот, едва удержавшись на ногах, шагнул к огромному тутовнику, превращенному в виселицу.

Учитель обернулся к людям и с тоской закричал:

— Передайте маме, что я не боялся… не дрожал… перед этими  п р о к л я т ы м и  землей и небом!

— Мы знаем, что ты герой, — вслед ему бросил Усмон Азиз.

— Еще передайте, чтобы простила меня!

С винтовкой в руках Халил стоял перед толпой, в любой миг готовый открыть огонь. Он понимал, что не очень-то нужен Усмон Азизу; но зато ему, Халилу, нужна была винтовка, и он получил ее.

Молча стояли мужчины и женщины, жители Нилу, и только плач Сабохат раздавался на дворе Усмон Азиза и возносился к голубому, чистому, весеннему небу.

— О, горе, тьма горя… О, брат мой, красивый и добрый… О, муж мой, опора нашего дома, мой любимый… Горе, тьма горя от рук проклятого басмача! Брат мой, не изведавший счастья… муж мой, никому не причинивший зла… Горе, тьма горя…

Так выплакивала Сабохат свое несчастье, но ее скорбные вопли словно не доходили до слуха Усмон Азиза, все внимание которого поглощено было тремя веревками с петлями на конце и тремя людьми, чьи жизни должна была оборвать устроенная по его приказу виселица. Он как бы заледенел, глядя на то, как Курбан и Гуломхусайн поочередно ставили пленников на колоды. Мрачным ликованием наполнялась душа — но одновременно сжималась в тоске. И ему будто бы перехватывала горло петля, и становилось трудно дышать…

Анвар и Юнус, не отрываясь, смотрели на пламенеющий диск солнца. Оно уже поднялось на два копья и золотистым светом своих лучей согревало расцветающую землю.

Каромат плакал, опустив голову.

Три петли нависли над ними — три беспощадные петли.

Усмон Азиз провел рукой по горлу и глубоко вздохнул. Затем он взглянул на Гуломхусайна и махнул плеткой.

Гуломхусайн подошел к Юнусу. Поднявшись на цыпочки, пешаварец ловко набросил ему на шею веревочную петлю и тут же резким ударом ноги вышиб из-под него колодку. Вздрогнула и заскрипела ветвь тутовника, и страшно закричала Сабохат. Гуломхусайн уже накидывал петлю на шею учителю.

Били копытами и ржали под навесом кони и старались порвать ненавистную привязь и вырваться на волю. Но крепки были аршинные колья и волосяные веревки; и кони могли лишь подняться на дыбы и тоскующим, громким ржанием снова и снова напомнить людям, что надо оберегать всякую жизнь.

Гуломхусайн выбил из-под ног Каромата колоду и шагнул к Анвару.

— Го-оре! — простонала Сабохат и упала на руки окруживших ее женщин.

Гневные голоса послышались в толпе. Халил выстрелил в воздух — и все умолкли. Гуломхусайн аккуратно надевал петлю на шею Анвара, и, увидев это, снова, в который уже раз, пронзительно вскрикнула Сабохат. Опять возмущенно загудела толпа.

— Не шевелитесь! — направил на людей винтовку Халил. — Не шевелитесь, скоты вы безмозглые!

Гуломхусайн уже собирался выбить колоду из-под ног Анвара, когда послышался голос Усмон Азиза.

— Стой, — сказал он и, засунув вдвое сложенную плетку под ремень, твердыми шагами приблизился к Анвару.

Юнус и Каромат уже перестали хрипеть и биться; висели, чуть покачиваясь, их тела, и тихо скрипела прогнувшаяся ветвь тутовника. Анвар не отводил взгляда от яркого солнца и беззвучно шевелил губами, словно прощаясь с ним, весенней землей, со всей прекрасной и жестокой жизнью.

— Ну, — сказал Усмон Азиз Анвару, — быть может, на пороге смерти все-таки попросишь прощения?

Долгим взглядом посмотрел на него Анвар и покачал головой.

— Я ни в чем не виноват.

— Твое счастье, — задумчиво произнес Усмон Азиз, — что ты о детства нравился мне. Поэтому спрашиваю тебя еще раз — пойдешь со мной или нет?

— Ты хочешь, — сказал Анвар, — чтобы мне всю жизнь было стыдно перед теми, кого ты убил?

— Глупец ты. Но я прощаю тебя. Сними с его шеи веревку, — приказал Усмон Азиз Гуломхусайну. И когда тот торопливо освободил Анвара от петли, прибавил: — Живи. Я тебе разрешаю: живи. Но входа в свою могилу ты не найдешь — запомни это.

— Не-ет! — закричал Анвар. — Повесь меня… Повесь, если ты мужчина! Не бросай меня так, на полдороге…

— Дорога у тебя еще длинная и мучительная, — пообещал Усмон Азиз.

В оцепенении, молча стояли люди. Молчала и Сабохат и ничего не видящими глазами смотрела на бездыханное тело своего мужа.

— Убей, убей меня, волк! — хрипел Анвар. — Сдержи свое слово!

Даже не взглянув на него, Усмон Азиз сказал Курбану:

— Иди, поджигай.

Курбан только что привел трех оседланных, неспокойных коней на середину двора. Лишь гнедой Анвара остался под навесом и с громким ржанием поднимался на дыбы, стараясь оборвать веревку, чтобы пуститься вскачь. Курбан, втянув голову в плечи, мелкими шажками добежал до айвана, взял наполненное керосином ведро и побежал от дверей к окнам, из одной комнаты в другую — и, наконец, бросил на пол горящую спичку. Заклубился дым, и тут же пробились сквозь него красные всполохи пламени. Затем огонь взметнулся вверх и охватил потолок.

— Это все, что ты умеешь! — прокричал Анвар, — Ты, приносящий несчастье!

Но Усмон Азиз уже сидел в седле; торопясь, вдевали ноги в стремена Курбан и Гуломхусайн.

— Убийцы! — послышалось из толпы. — Бог вас покарает! День и ночь будешь исходить кровью, Усмон Азиз! Неотвратима на вашей дороге беда!

Шаг за шагом люди приближались к всадникам.

И Анвар, хромая и едва не теряя сознание от боли, тоже двинулся к Усмон Азизу.

— Волк, — пересохшими губами шептал он. — Волк…

Снова грянули выстрелы; и снова, все разом, замерли люди. Лишь Анвар и Сабохат приближались к Усмон Азизу.

— И меня повесь, кровопийца! — говорил Анвар.

— Да будут в моем положении твои жена и дети! — кричала Сабохат.

Сильно натянув поводья, Усмон Азиз заставил коня прокрутиться на одном месте, поднял плетку и, сверху вниз взглянув на Анвара, бросил:

— Язык проглоти, неблагодарный!

Затем обернулся к мулло Салиму:

— Прощайте…

И тронув каблуками сапог своего вороного, направил его в ворота.

— Чу-у! — в один голос крикнули Курбан и Гуломхусайн и поскакали следом.

Мулло Салим, как изваяние, стоял рядом с Хомидом.

Кричала Сабохат.

— Куда уходишь, трус! — голос Анвара срывался и хрипел. — Стой же, стой! Повесь меня рядом с  н и м и! Повесь, убей, сожги… — Он сделал несколько шагов и упал лицом вниз. Кровь выступила на его губах. — Бездушный…

Дом Усмон Азиза был теперь охвачен огнем от фундамента до кровли. Валил в небо черный дым, летели искры, и слышался сильный треск.

Анвара подняли, развязали ему руки; с плачем припала к нему Сабохат. Внезапно прогремел выстрел, и на гнедом Анвара с винтовкой в руках на середине двора оказался Халил.

— Назад! — крикнул он.

Толпа отступила; Анвар и Сабохат остались перед ним. Гнедой под Халилом грыз удила и беспокойно ржал.

— Тебе-то чего надо? — взглянул Анвар на Халила.

— Ах, ты не понимаешь… прикидываешься, щенок! — и Халил с силой опустил плеть на голову Анвара.

— Люди! — отчаянно крикнула Сабохат. — Что творит этот богом проклятый!

— Заткнись! — Халил направил на нее коня, затем круто развернул его и снова навис над Анваром. — Помнишь, как вы со своей матерью называли меня? Обманщиком, бездельником и оборванцем вы меня обозвали и эту сучку не отдали мне в жены. Вон того быка, который теперь болтается в петле, мне предпочли. Помнишь?

— Помню, — с ненавистью проговорил Анвар, по лицу которого струилась кровь, — Нет у тебя ничего святого, и это правда.

— Может быть… — Направив на него винтовку, Халил положил палец на спусковой крючок. — Может быть… Но тебя я сегодня пошлю прямо в ад.

— Трус! — сказал Анвар, не отрывая взгляда от направленного на него черного отверстия.

Последнее, что он увидел, — вылетевшую оттуда вспышку огня. Схватившись за грудь, он качнулся из стороны в сторону и медленно осел на землю.

Гнедой заржал и вздыбился, но не смог сбросить чужого седока и, будто взбесившись, вылетел на улицу.

С протяжным воплем упала на тело брата Сабохат.