— И как я могу защитить даму от неведомой опасности? — осведомился Войцех, уже совсем проснувшийся.

— Я, конечно, не слишком хорошо разбираюсь в военных делах, — зарделась пани Каролина, — но мне кажется, если мужественный воин займет позицию прежде других, никто более не осмелится на нее покуситься.

Истосковавшийся по ратному делу Войцех рвался в бой со всею горячностью юности. Но опыт и выучка брали свое: смирив первоначальное нетерпение, поручик повел осаду по всем правилам воинского искусства. Он умело атаковал плавные изгибы контрфорсов, округлые парные башни, эскарпы и куртины, не оставив без внимания ни одного укрепления, пока крепость не взмолилась о решительном штурме, каковой он и осуществил, неспешно вступив в главные ворота уверенным натиском.

Трижды он шел на приступ, всякий раз перед решительным триумфом покидая захваченные позиции с благородной поспешностью, дабы не оставить неизгладимых последствий вторжения. И тогда восхищенная его великодушием крепость открыла перед ним потаенные входы, со сладким стоном сдаваясь на милость победителя.

Наутро маленький отряд покинул Жолки, и Войцех не раз оглянулся, пока тоненькая фигурка в светлом платье не скрылась за поворотом лесной дороги. Война снова вступила в свои права.

* — Чемоданом назывался цилиндрический мешок из серого сукна 80x22 см, имеющий клапан на четырех медных пуговицах.

Затишье в боях продолжалось весь сентябрь. Полковник Ридигер рассылал гусар малыми партиями, пикеты и разъезды наблюдали за неприятелем, тревожа передовые отряды, а то и проникали в глубокий тыл противника, устраивая там самую настоящую партизанскую войну.

Войцех особенно любил эти рейды по тылам, лихие набеги, жаркие стычки, ночные переходы. Молодая кровь кипела даже под проливным дождем, ночевать приходилось в лесу, вполглаза задремав стоя, преклонив голову к седлу. Тихая поступь коней по заваленной осенней листвой мягкой земле, глушащей стук подков, удалой бросок в галоп на ничего не подозревающего неприятеля, зачастую в испуге бросающего оружие, даже не думая о сопротивлении. Риск, заставляющий сердце биться быстрее, но не такая уж великая опасность, скорее игра, чем война. Игра, которая ему, определенно, нравилась.

Об истории со спасением дамы он предпочел помалкивать, да и бывшие с ним гусары, не говоря уж об испанцах, встреченных в лагере почти как союзники, а не как пленные, держали рот на замке. Подтвердить, что мародеров застали на месте преступления, ему было нечем, к какому полку они принадлежали, он не знал. Так что расследование, если таковое вообще могло иметь место, решил отложить до лучших времен.

После очередного похода, в котором его маленький отряд в два десятка гусар захватил не меньше сорока пленных и обоз с хлебом, Войцех решился просить начальство о коротком отпуске. Причиной назвал желание проведать неожиданно обнаружившуюся в Гамзелеве тетку. Ротмистр Кемпферт, недоверчиво хмыкнув в подкрученные усы, увольнительную подписал, велев возвратиться не позже полудня следующего дня. Обрадованный Войцех бросился к палатке, которую делил с Сениным, по пути кликнув Онищенку, приводившего в порядок офицерские седла.

Вернувшийся из «офицерского клуба», разместившегося в одном из больших сараев мызы Белой, Сенин, застал Онищенку за наведением глянца на новенькую пару ботиков, извлеченную из походного баула. Парадный мундир, из которого денщик уже выколотил пыль, висел рядом, избавляясь от запаха сырости. Войцех, в одном исподнем и босиком, мужественно отмывался в ледяной воде из стоявшего рядом с палаткой бочонка.

— К тетке, говоришь? — усмехнулся Сенин, глядя на эти приготовления.

— К тетке, — подтвердил Шемет, вытаскивая голову из бочонка и тряхнув волосами так, что холодные брызги полетели во все стороны, — к двоюродной.

— Хороша ли тетка? — не унимался Сенин.

— Стара и дурна, — усмехнулся Войцех, — но родство, все-таки, обязывает.

Он вытер волосы вышитым рушником, доставшемся Онищенке от прекрасной старостихи, надел рубаху, поставил на ветку ближайшего дерева небольшое зеркало и взялся за бритву.

— Это батист, — констатировал Сенин, иронически выгнув бровь.

— Угу, — кивнул Шемет, чуть не порезавшись, — кстати, Миша, а не прихватил ли ты случайно с собой кельнской воды? Одолжи, будь другом.

— Случайно прихватил, — рассмеялся Сенин, — но это тебе будет стоить…

— Чего?

— Представь меня своей тетке.

Войцех вздохнул.

— Глаза у нее черные, а сияют, словно звездочки. Кудри, как смоль. Бела, как сметана, резва, как котенок. Хороша, Миша, хороша. Слов нет.

— Вот теперь верю, — кивнул Сенин, — и даже почти не завидую.

Доломан, шитый еще в Петербурге, оказался чуть тесен в плечах и свободен в талии, но Войцех туго перетянул его кушаком с серебряными перехватами. Ставшие привычными серые рейтузы снова сменились чакчирами аглицкого сукна, кивер и ботики, заботами Онищенки, сияли.

— Тетке мои наилучшие пожелания! — Сенин помахал рукой другу, уже взобравшемуся в седло. — Удачи, Шемет!

— Спасибо, — кивнул Войцех, подумав, что удача ему понадобится. Несмотря на случившееся в тот день, он вовсе не был уверен, что пани Каролина обрадуется нежданному гостю.

Небо заволокло тучами, собиралась гроза. Ветер гулко шумел в древесных кронах, осыпая дорогу желтыми кругляшками листьев. Обеспокоенный Войцех пустил Йорика в галоп, уходя от грозы. Во двор господской мызы в Жолках он влетел на полном скаку, резко осадив коня за воротами. Грянул гром, небо озарилось первым сполохом. За спиной зашумела надвигающаяся стена дождя. Войцех спрыгнул с коня, не глядя бросив вожжи подскочившему конюху.

Пани Каролина стояла на крыльце. В тонком не по погоде муслиновом шмизе, оставлявшим открытыми округлые плечи и точеные руки. Волосы, высоко зачесанные по французской моде, оттеняли смоляными кольцами белый чистый лоб, глаза сияли. Она бросилась к нему с невысокого крыльца, обвила шею горячими руками, прижалась к груди.

— Приехал, приехал, — только и шептала она, осыпая его огненными поцелуями.

— Приехал, — улыбнулся Войцех, чуть отстраняя ее, любуясь блестящими завитками волос, горящим взглядом, пылающими от поцелуев губами, — ах, хороша.

Ее наряд, однако, вызвал у него беспокойную мысль.

— Не гостей ли ждала? Вон как принарядилась.

— Ждала, — лукаво улыбнулась Каролина, — тебя.

— Сегодня? — изумился Войцех.

— Каждый день, — шепнула она, пряча заалевшее от смущения лицо в его доломан, — уж неделя скоро.

— Мне казалось, что вечность, — тихо ответил Войцех, подхватывая ее на руки и унося по скрипучей лестнице наверх, — я …

Он так и не нашел слов, но они были ни к чему.

Потом, утолив первую страсть, измотанный до ленивой неги, он задумчиво перебирал смоляные кудри, молча любуясь ее хрупкой красой.

— Ты так и не спросил, — тихо сказала Каролина.

— Я догадался, — покачал головой Войцех, — он в Вильно, да?

— В Варшаве, — вздохнула она, — еще с весны.

— Да как же он оставил тебя здесь? — сердито спросил Войцех. — Ведь это опасно, Линуся.

— Должен же кто-то присмотреть за делами, — пожала плечами Каролина, — а мне не так опасно, как ему. Припомнят ему предка его, Великого Гетмана Станислава Жолкевского. Не поглядят, что стар воевать.

— Того самого, что Москву брал? — вскинул бровь Войцех. — И правда, не время сейчас такими родичами хвалиться. Но оставить тебя… Как можно?

— Не будет меня, — твердо ответила пани Жолкевская, — крестьяне разбегутся, урожай пропадет. Сейчас жизнь спасут — потом с голоду помирать будут. А пока я здесь… Меня они будут защищать, Войтусь. Ты сам видел.

— Почему?

— Потому что из Жолок фуража втрое вывезли против того, что с полей собрали, — со спокойным достоинством ответила Каролина, — не ты первый приезжал. А на зиму все равно осталось. И амбары снова полны, на случай, если еще кто в Жолки заявится. Я из своих средств платила за овес и сено. И еще заплачу, коли понадобится. Но мои люди голодать не будут.