Линуся встретила его в прелестном кружевном неглиже, с волосами, небрежно стянутыми на затылке шелковой лентой — только потяни, и поток смоляных кудрей рассыплется по белоснежным плечам. Из кухни доносился восхитительный запах бигуса, уже третий день кочевавшего из погреба в печь. На Войцеха повеяло домашним теплом, уютом и лаской.

— Спасибо, Линуся, — Войцех сдернул ленту с волос, запуская в них пальцы, перебирая шелковистые завитки, — ты…

Голос подвел его, сорвался. Слова встали в горле комом.

— Ты не вернешься, — тихо сказала Каролина, — ты не вернешься…

В груди стало пусто и холодно, и в эту сосущую пустоту тонким ручейком потекла щемящая боль, заполняя ее до краев.

— Нет, — ответил Войцех, — не вернусь. Завтра в поход.

Она еле слышно всхлипнула, но сдержала слезы, прижимаясь к его груди.

— Говори, — горячо прошептал Войцех, — говори, Линуся, не молчи. Говори, пока еще можно, пока еще время есть.

Слова, горячие и жаркие, словно прорвали плотину, шепотом, слезами, поцелуями.

— Ангел мой, свет души моей, любимый, желанный, единственный…

— Линуся, моя Линуся. Красавица ненаглядная, сердечко мое, любовь моя горькая.

До утра он шептал ей слова, в которые пылкая юность облекает свою страсть и желание, и ласкал, заставляя забыть о грядущей разлуке, и баюкал в объятиях, и снова говорил, говорил, говорил.

Уехал он еще до рассвета. В маленьком оконце спальни трепетал огонек свечи, провожая его. Но на этот раз он не обернулся.

Пятого октября вечером, потеснив неприятельские войска, прикрывавшие приступы к городу, Первый корпус подошел к Полоцку. Город, окруженный двойным палисадом и глубоким рвом, возвышался на берегу Полоты, через которую к западному въезду, проходящему через древний вал, вел только один мост. Вал, совершенно окружавший город, был защищен двухъярусным огнем батарей и стрелков. Войска расположились на ночь на расстоянии пушечного выстрела от Полоцка. Запылали костры, утомленные долгим переходом и дневными стычками русские воины отдыхали перед решающим сражением.

На рассвете генерал Балк, командовавший авангардом, послал полковника Рота с двумя эскадронами Гродненцев при поддержке пехотного полка и казаков выбить неприятеля из леса на левом берегу Полоты. Второй отряд наступал левее, от Воловьего Озера, остальные два эскадрона с казаками — еще левее, через кустарник, вдоль дороги, ведущей из Громов в Полоцк.

Дело начал Ридигер, бросившись на неприятельскую конницу, которая тронулась против пехоты центра. Удачной атакой во фланг он заставил неприятеля отступить, но, попав под обстрел французской артиллерии, установленной баварцами на реке Струйне, принужден был вернуться к отряду.

В одиннадцать утра на поле сражения прибыл граф Витгенштейн. Решив лично осмотреть позиции Сен-Сира, генерал двинулся по Витебской дороге во главе Калужского и Сводного Гвардейского кавалерийских полков. Заметив отделение этого небольшого отряда от левого фланга русских позиций, Сен-Сир, рассчитывая его отрезать, направил на него восемь эскадронов улан и конных егерей. Некоторые из них устремились с фланга на Калужцев, другие же на батарею левого крыла генерал-майора Родионова. Бросившийся на подмогу уже захваченным орудиям Витгенштейн, оказался в ловушке — с двух сторон на него неслись эскадроны противника, окрыленные надеждой захватить самого корпусного командира.

Но полки зорко следили за любимым начальником. Три гвардейских эскадрона ринулись навстречу одним, на других налетели два эскадрона Гродненцев под командой майора Набеля. Граф, уже окруженный, был освобожден, орудия отбиты, атака завершилась полнейшим успехом.

Бой кипел по всей линии. Русские и французы дрались с ожесточением, понимая всю важность этого сражения. Для Первого Корпуса, как и для войск Сен-Сира, решался вопрос — быть или не быть. В битву были брошены все силы, обеим сторонам не приходилось рассчитывать на подкрепления и резервы. Победа открывала Витгенштейну путь на Витебск, а Сен-Сиру — на Петербург.

К вечеру разбитый на всех пунктах неприятель стал отходить к городу. Шесть раз ходил в атаку Гродненский полк, провожая французов до линии укреплений, где высокие шанцы задержали преследование конницы. Наступившая темнота прекратила действия полка в этот славный, но кровопролитный день.

Утром на левом берегу Двины показался корпус графа Штейнгеля, двигавшийся французам в тыл. Заметив нового противника, Сен-Сир приказал своим войскам в порядке отступать с укрепленных позиций, окружавших Полоцк. К вечеру все войска маршала уже были за стенами города, где рассчитывали продержаться до тех пор, пока отходящие обозы не будут в безопасности на другом берегу Двины.

Граф Витгенштейн, желая, во что бы то ни стало, скорее соединиться с Штейнгелем, назначил штурм на два часа ночи. Приступ должны были вести две колонны — под командованием Ридигера и Властова. Гродненский полк, оставшийся, разумеется, под командованием своего Шефа, удостоился чести первым идти на штурм.

Людские голоса и конское ржание тонули в грохоте орудий и треске оружейных выстрелов. Сквозь облака дыма, застилающие поле битвы, красным заревом пробивались отблески пожара — город, подожженный гранатами, переброшенными через стены, пылал. Полки строились в темноте, зычные голоса командиров уже срывались на хрип от непрестанного крика. До приступа оставался час.

Полковник Ридигер, стоявший подле ротмистра Кемпферта, оглядел замерший в пешем строю эскадрон.

— Гродненские удальцы! — выкрикнул полковник, перекрывая гул канонады. — Первая колонна идет на приступ в пешем строю. Вам выпала высокая честь вести ее в атаку. Я буду с вами честен — это самоубийственное дело. Охотники есть?

Почти половина эскадрона тут же выступила из строя. Шемет и Сенин шагнули вместе, окинув друг друга ревнивым взглядом. Кемпферт, заметивший молчаливое соперничество, жестом подозвал их к себе.

— Я не могу себе позволить потерять вас обоих, господа, — нахмурился ротмистр, глядя в горящие от нетерпения глаза молодых офицеров, — решите этот вопрос между собой. У вас две минуты.

Они отошли в сторону, все еще продолжая мериться взглядами.

— Жребий? — спросил Войцех.

— Идет, — согласился Сенин, доставая из ташки серебряный рубль, — орел или решетка?

— Пусть будет решетка, — пожал плечами Шемет, — бросай.

Монета взлетела в воздух, ловя блестящими боками алые отблески пожара. Упала на землю между ними. Друзья нетерпеливо склонились над ней.

— Везет тебе, Шемет, — вздохнул Сенин, — иди, доложи командиру. А я — коня седлать. В Полоцке догоню.

Канонада смолкла неожиданно. В ночной тишине гулко забили барабаны, темные ленты русских колон бегом кинулись к оврагу Полоты, за которым пылал осажденный город.

Неприятель встретил их сокрушительным огнем. Батареи Полоцка били прямой наводкой по подступавшим к палисаду ратникам. Приставленные лестницы опрокидывались на штыки своих же отрядов, гора трупов у стены все росла. Войцех, поначалу бросившийся к стене с обнаженной саблей, увлекая за собой Гродненцев на штурм, соскользнул по липкой от крови лестнице, упал в мягкое месиво еще шевелящихся и вопящих от боли человеческих тел.

Над головой просвистело ядро, Шемет вжался в лежащий под ним труп, вцепившись пальцами в мокрый мундир ратника. Кто-то, пытаясь подобраться ближе к палисаду, наступил ему на руку, сабля выскользнула из судорожно сжатых пальцев. Дикий цепенящий ужас сковывал движения, мешая вскочить, повернуться к городу спиной, мчаться все дальше, дальше — прочь от этого кошмара, от воя ядер, свиста пуль, дикого крика и хриплых стонов. Заставлял все глубже закапываться в теплую и липкую кучу сваленных вповалку тел.

Скрюченными, царапающими пальцами Войцех нащупал саблю, вцепился в эфес, словно в спасительную соломинку над зияющей бездной. Кровь, застучавшая в висках, заглушила шум битвы. Медленно, очень медленно, он поднялся — сначала на четвереньки, потом на колени…