В конце третьей недели она внезапно решилась позвонить ему, вскочила из-за обеденного стола и набрала номер университета. Слушая гудки, Элизабет лихорадочно соображала. Как позвать его? «Пожалуйста, будьте добры мистера Колхауна из «Крысиного дома»? Бред… На другом конце ответили: «Университет», и она в панике бросила трубку.

«Ты дура, — сказала она себе. — Ты не Линет, и тебя не окружают толпы поклонников. Ян первый заинтересовал тебя всерьез. Это шанс. Но, с другой стороны, он всего лишь один из множества «янов», возящихся с пробирками в «Крысином доме». Беда в том, что ты слишком впечатлительна. Ты не можешь встретиться с мужчиной моложе пятидесяти больше, чем на пять минут, чтобы не… Что «не»? Чтобы не влюбиться?..»

Под ее рукой зазвонил телефон.

— Мисс Уайкхем дома? — отрывисто спросил его голос. Его!

— Я слушаю.

— Это Ян Колхаун.

— А, привет!..

— Как поживаешь? — вежливо поинтересовался он.

— Прекрасно, спасибо. А ты? Как твои крысы?

— В порядке. Вернее, наоборот. Те, которых ты видела, подохли. У меня новая партия. С ними все хорошо… пока.

— О… — тупо отозвалась она.

— Послушай, я собираюсь в кино. Не хочешь составить мне компанию?

Она согласилась. Они договорились на следующий вечер и повесили трубки. Вот так!

В тот день Элизабет прогуляла лекции. «Уж не влюбилась ли я?» — спросила она свое отражение в зеркале — длинноносую Борджиа, причесывающую длинные темные волосы. Вероятно, нет. Это не имеет значения. Главное, она чувствует себя очень счастливой. Просто чудо, что телефон зазвонил в тот самый момент. И она увидит его опять. Сегодня же вечером.

Перед уходом она весело поцеловала мать.

— С кем встречаешься, дорогая?

— С Яном.

— С Яном? А, юный Колхаун… Ну что ж, повеселись. Только не возвращайся слишком поздно. Тебе надо больше спать.

— Можно подумать, что я старая развалина! — рассмеялась она.

— Привет.

— Привет. Я не опоздала?

— Нет, ты вовремя, слава Богу. Ненавижу ждать, а ты?

Его вовсе не интересовал ее ответ. Сегодня он был таким же, как на танцах. И она была такой же. Она смотрела на экран, и ее заполняла странная мечтательность, ощущение, что она пребывает в каком-то особом, нереальном мире.

Ни о чем не спросив Элизабет, он просто привел ее туда, куда шел сам. Она уже видела этот фильм, но ничего не сказала.

— Я нечасто хожу в кино, — сказал он в перерыве, — только когда есть время и показывают то, что мне интересно.

— И я, — кивнула она.

— Конечно, нельзя относиться к фильмам всерьез, — добавил он. — Я хожу, чтобы развлечься.

Она ходила только на фильмы, которые, по ее мнению, того стоили, и воспринимала их вполне серьезно, но решила об этом умолчать.

Начинался завораживающий, разочаровывающий, вознаграждающий, пугающий и бесконечный процесс познания другого человека.

После кино они выпили кофе, и он проводил ее домой. Из страха перед мотоциклом она надела широкую юбку. И напрасно — назад они ехали на трамвае.

Она пригласила его зайти. Он согласился. Она предложила ему выпить, и он снова не стал возражать, заметив, что виски куда лучше того жуткого кофе, что они пили час назад. И она добавила к его портрету еще один штрих: он не любит кофе, который варят в городских забегаловках.

— Пора идти, — вдруг сказал он.

— В «Крысиный дом?»

— Нет, домой.

Никаких нудных объяснений. Его не удивило, что она не считает странным, что он мог отправиться в такое позднее время к своим крысам. Девушка ликовала.

— Приходи к нам в воскресенье на ленч.

— С удовольствием, но сейчас мне пора возвращаться в мою холостяцкую берлогу, поближе к крысам.

— Сочувствую.

— Мне нравится.

— Рядом с крысами?

— Главное — уединение. Никто не мешает мне, и я никому не мешаю.

Это могло быть и предостережением: не пытайся разделить со мной мое, не посягай на мое одиночество, мои вкусы — только мои. Но она, поцеловав на ночь мать и юркнув в постель, решила ему не следовать. «Мы говорим на одном языке», — сказала она шару.

В воскресенье он пришел на ленч, и во время общей вежливой беседы она задалась вопросом: а что думает отец? Не тревожит ли его это? Нет, он слишком стар. А мать? Ну, она-то известно о чем думает: приятный молодой человек, но ему не повезло с родителями, и у него нет денег. Прекрасно, что он дружит с Элизабет, но не больше.

Однако главную угрозу представляла Линет. Не понравится ли она ему? Не было ли его отвращение к той красивой первокурснице напускным?

Линет, как всегда, являла собой само очарование. Элизабет сухо представила ее Яну, отошла к окну и стала мысленно молиться, пока Линет, улыбаясь, строила ему глазки и что-то лепетала своим серебристым голоском. Он отвечал вежливо, но не более, и когда Линет, наконец, прощебетала: «Простите, но мне пора бежать, у меня свидание с Джонни», Элизабет вздохнула с облегчением. О, Джонни бы подождал, если бы она поймала на крючок Яна! Но на этот раз у нее ничего не вышло, и она была в ярости: как же, гадкий утенок привел в дом мужчину, а этот дурак, олух, болван не клюнул на красавицу Линет.

— Как тебе Линет? — спросила она, когда они прогуливались по саду.

— Хорошенькая. Но красивой я считаю тебя. Слушай, почему бы нам не поужинать где-нибудь в городе?

— С удовольствием, — ответила она с трепетом в сердце.

Вот так легко они начали встречаться. Когда у него было время, он проводил его с ней. Они выпивали где-нибудь по чашечке чая или кофе в дешевых ресторанчиках (он любил китайскую кухню, которую она терпеть не могла) — в такой вот обстановке она изучала его и окружающий мир. Особенно ей запомнился один субботний вечер, окрашенный серебристым сиянием, которое покрывало все — тротуары, людей, машины… И сквозь это сияние она впервые заглянула в его душу, в то, чего он боялся и что ненавидел.

Все сияло от дождя, шедшего, должно быть, все время, что они бродили по городу, но она не замечала его, видя лишь приглушенное сияние. Сливаясь с толпой и одновременно выделяясь в ней, они шли и шли, а вокруг мелькали фигуры, жесты, какие-то детали… Так они забрели на Роу-стрит, где за витринами магазинов маячили бледные лица продавцов, поджидавших клиентов.

— Не купить ли нам что-нибудь? — спросила она.

— Ага, — ответил он совершенно серьезно. — Четыре дюжины платьев, двенадцать дюжин шляп…

— И целую ванну орхидей.

Он быстро взглянул на нее и заметил:

— А ты без шляпки.

Она неопределенно пожала плечами.

— Ты вообще носишь шляпки?

— Никогда.

— Вот и отлично, — торжествующе заключил он. — Тогда не будем их покупать. Пошли отсюда.

Непонятная радость переполняла ее, радость от всего увиденного и услышанного. Когда они свернули на Пит-стрит, она схватила его за руку и воскликнула: «Посмотри-ка!». «Посмотри, — кричало ее сердце, — на этого старичка с поднятым воротником, катящего тележку с хризантемами!» Среди цветов торчала табличка «Бог есть любовь». Услышав ее восклицание, старик обернулся и что-то пробормотал (быть может, «Бог есть любовь»?), а золотистые цветы закивали головками, словно говоря: «Этот старик служит нам, мы служим Богу, а Бог есть любовь, Бог есть любовь, Бог есть любовь…».

— Подожди, — услышала она голос Яна, увидела, как почти нечестиво подмигнул старик, и тут же в ее руках оказался огромный букет, и цветы кивали ей, словно заранее подтверждая все, что бы она ни сказала. «Я так счастлива!» — подумала она, и они закивали: «Ты так счастлива, ты так счастлива!..». Старик коснулся рукой края шляпы и укатил свои свидетельства любви.

— Замечательный старый негодяй! — смеясь, заметил Ян. — Он просто полон любви!

— Не придирайся. Уверена, так оно и есть.

— Что именно? Что он негодяй, или что он полон любви?

— И то, и другое.

На Кинг-стрит Ян остановился у кондитерской и провозгласил:

— Духи, украшения, миндаль в сахаре — все это я дарю тебе. Правда, только в теории, зато от всего сердца. Давай выпьем кофе, я сегодня щедрый.