Бунт на корабле
Не знаю почему, но Серега давно ходит обиженный, надутый. Как будто его обманули, недодали что-то. Может, ему нашего восхищения не хватает? Но ведь все поголовно высказали как минимум по разу свои восторги его внешними данными. На что уж шофер первого класса без прав, по совместительству конюх - далеко не эстет, и тот почесал в затылке: "Ну, силен!" Или ему нужны постоянно несмолкающие аплодисменты, цветы и воздушные поцелуи? Тогда ты, парень, не туда попал.
Кони у нас не как в кино? И седла без стремян, с крючьями, не погарцуешь. Костер, хоть и натуральный, без подделки, но - при нем посуда, которую надо мыть. Или ты обижен, что Коля и Иван Лексаныч все же сильнее?
Попробуй разберись в чувствительной, ранимой душе белокурой бестии! Ясно было одно - отношения в отряде развивались не по привычному ежегодному сценарию всеобщей гармонии.
Ни от какой работы Серега не отказывался, но к вечеру всегда получалось так, что одного он сделать не успел, для другого был нужен напильник, а его куда-то засунули... Уважительные причины находились всегда - седла он не вынес сушить потому, что вроде дождик собирался; дров на вечер не наготовил - кони убежали и он ловил их целый день...
В характере нашего начальника отряда были некоторые особенности, не мешавшие ему, однако, до этого сезона руководить людьми.
Коля не любил приказывать, требовать, во всем полагался на человеческую добросовестность. Уходя в маршрут и оставляя на лагере дежурного, он никогда не перечислял всего, что надо сделать, - смотрите, мол, сами, и так все ясно. И Серега потом на вполне законном основации оправдывался: "А мне никто и не велел этого делать!" Встав утром немного раньше, он спрашивал: "Я пойду куликов постреляю?" - и Коля в ответ неопределенно пожимал плечами, что должно было означать: "Ладно, иди, только возвращайся, чтобы в маршрут успеть". Серега понимал его разрешение по-своему и возвращался именно тогда, когда все были в маршруте, а дежурный на лагере оставался и без него. И Коля, придя вечером из маршрута, не ругал его - он вообще не умел этого делать.
На корабле явно поднимался бунт, правда, на коленях, но что еще можно ожидать от супермена-вундеркинда, одной ногой все еще стоящего в школе? Итальянская забастовка...
Трещина пошла дальше. Я вовсе не ошибся в начале сезона, оценивая Серегино лидерство в мальчишечьем микроколлективе.
Ребята не считали унизительной для себя работу на лагере и в маршруте. Все им казалось нужным и интересным. Они боялись одного - как бы кто не подумал, что они стараются из страха перед начальством. Но фигура бунтаря казалась им такой лихой, а сами они в своих глазах выглядели такими жалкими и незначительными, что невольно начинали подражать Сереге. Они видели, как, возвратившись из маршрута, мы с Колей вместо отдыха шли поить лошадей, собирать под брезент разбросанные вещи, доваривать кашу. Сами утром во время Серегиного дежурства, чертыхаясь, наматывали на ноги сырые портянки, потому что костер был разведен абы как. В глубине души они понимали всю нечестность такой позиции, но... тоже отлынивали. Ругать и стыдить их было бесполезно. Они соглашались, когда не было Сереги, работали с увлечением, но стоило ему презрительно бросить:
— Поругали? А родителей в школу вызвать не грозили? - и все начиналось по-старому.
Убедившись в бесплодности лобовой атаки, мы решили применить обходной маневр и с чисто иезуитским расчетом теперь ничего не поручали делать Сереге одному, а обязательно вдвоем со Стасиком или с Женькой.
А он вовсе и не думал менять свою позицию, и получалось так, что всю работу, как бы мала или велика она ни была, приходилось делать ребятам. Вскоре диагноз был поставлен безоговорочно: у Сереги нет и в помине такого уважаемого в мальчишеской среде качества, как сопротивление взрослым. Не обнаружилось у него даже намека и на чувство товарищества. Авторитет лидера заколебался и держался теперь только на физической силе.