Бросаю ключи на стол и пинком закрываю за собой дверь. Захожу в гостиную — Кейт сидит на диване с корзиной белья у ног, сворачивая ползунки, которые отправятся к стопке своих собратьев на столе. Ее длинные мягкие волосы — ощущение от которых мне так нравится, когда они ниспадают между моих ног — забраны в пучок. На ней короткие пижамные шорты и голубая футболка, и я не могу не заметить, что ее все еще большие от кормления груди не стеснены лифчиком.

Бонус.

Громче, чем собирался, я говорю:

— Привет, красотка.

— Шшшш! — шипит она. — Если ты разбудишь этого ребенка, я повыдергиваю у тебя каждый волосок твоего тела, как только уснешь.

Я выпучиваю глаза. Кажется, она много времени проводит с Долорес.

Я говорю тише:

— Прости.

Я сажусь рядом с ней на диван и наклоняюсь, чтобы ее поцеловать.

Как обычно, мои губы вынуждают ее улыбнуться.

— Привет, — приветствует она меня уже намного-счастливее-видеть-меня тоном. — Хочешь, чтобы я разогрела поесть?

— Не, я просто сделаю себе хлопьев.

Кейт зевает, когда поднимает нагрудник с надписью «моя мама горячее твоей» и продолжает складывать вещи.

— Тяжелый день? — спрашиваю я.

— Не совсем. С шести часов вел себя беспокойно, еле уложила его потом спать.

Я киваю. Потом киваю головой в сторону коридора.

— Пойду посмотрю его.

Кейт усаживает меня назад.

— Нет, не пойдешь.

— Я тихонечко.

— Дрю…

— Я даже не прикоснусь к нему.

Иронично усмехаясь, она говорит:

— Мы оба знаем, что ты не в состоянии просто смотреть на Джеймса и не прикасаться к нему.

В точку!

— А потом он проснется, и мне надо будет кормить его, чтобы снова уложить. И весь его режим будет испорчен на ночь.

Она говорит мудрые вещи. Но это совсем не значит, что они мне нравятся.

— Я весь день его не видел! — Утром мне пришлось убежать на работу раньше обычного, чтобы встретиться с клиентом в городе. — Это не совсем полезно для ребенка целыми днями не видеть человека, который его заделал.

Не знаю, доказано ли это, но звучит хорошо, так что буду придерживаться этого факта.

Опять, Кейт стоит на своем.

— Ему всего четыре недели. Режим ему нужнее, чем видеть своего отца.

Я хмурюсь. Мне кажется это обидным.

— Хрень какая-то.

Она пожимает плечами.

— От этого не становится менее правдой.

Я вздыхаю. И решаю пойти по другому пути.

— Тогда я пойду и сделаю себе хлопьев.

Кейт смотрит, как я поднимаюсь. Затем тихонько говорит мне в спину:

— Держись подальше от детской, Дрю, даже не смотри в сторону двери.

Я ни соглашаюсь и ни не соглашаюсь. Даже если Кейт и я много лет провели вместе, уловки никто не отменял. Я захожу в кухню, достаю из холодильника молоко, и навожу себе чашку Lucky Charms. Съедаю две ложки и…

Вы это слышали? Кажется, детский плач, не так ли?

Нет?

Тогда я рекомендую вам проверить слух, потому что я точно слышал плач.

Я проскальзываю сквозь кухонную дверь и крадусь по коридору в детскую. Дверь чуть приоткрыта, но достаточно широко, чтобы я мог просунуть туда голову. Теплый свет падает от ночника на темную деревянную мебель, кресло-качалку и кучу плюшевых зверюшек в углу. Я прислушиваюсь. И все, что я слышу — это звук ровного глубокого детского дыхания Джеймса.

Пожалуй, это был не плач. Но… раз уж я здесь, ничего ведь страшного, если я взгляну, верно? Верно.

Как ребенок, который еще до восхода солнца в Рождественское утро крадется вниз, я тихонько вхожу в комнату. Встаю рядом с кроваткой и смотрю вниз на своего спящего мальчика. У меня на лице мгновенно появляется улыбка. Потому что он просто прелесть.

Он лежит на спине, голова повернута вправо, одна ручка согнута в локте и лежит над его черноволосой головкой. На нем темно-зеленый хлопковый комбинезончик, прячущий его ножки. Не могу удержаться и прикасаюсь пальцами к его пухлой мягонькой щечке.

Он не морщится и не ворочается. Поэтому я продолжаю на него смотреть — это так увлекательно просто наблюдать за тем, как он дышит, что кажется даже ненормальным.

Насытившись сполна, я делаю шаг к двери.

Потом происходит что-то хреновое.

Вы, должно быть, это предвидели.

Точно, Джеймс поворачивает голову налево, пинается ножкой и сладкие черты его лица морщатся. Потом — словно вылупившийся птенец — издает крик.

— Уаааааааа.

Я бросаю взгляд на дверь, потом опять на него, когда второй крик слетает с его губ.

— Уаааааааа.

— Черт. Шшшш, — шепчу я. — Джеймс … — глажу его по животику. — Шшшшш, спи.

Конечно же, это еще не все.

— Уаааааааа.

Да черт с ним. Беру его на руки и начинаю укачивать, прижимая к плечу.

— Тише, приятель. Если твоя мама найдет меня здесь, она запрет свою киску, как железный сейф. И мне понадобятся часы, чтобы вскрыть ту штуковину.

Технически, сейф и так постоянно закрыт. У нас еще две недели до того, как врач даст зеленый свет. До тех пор строгая установка «Да не пройдешь!». Мне даже запрещено довести ее до оргазма орально, или такой популярный среди молодежи метод «на сухую» — тоже запрещен. Роберто сказала, что ее матка должна прийти в себя, что означает никаких оргазмических спазмов.

И все же, вы можете проследить аналогию. Мой сын, с другой стороны, нет. Или ему, просто похрен.

— Уааа, уааа, уааааааааааа.

В дверях стоит Кейт, вид у нее невероятно злой.

— Попрощайся с волосами в паху, Дрю.

Я усмехаюсь.

— Что? Я услышал, как он плачет — зашел сюда, прямо перед тобой.

Это не считается ложью, если человек, которому вы врете, знает, что вы лжете.

Она раздраженно вздыхает и тянется к ребенку.

— Дай мне его.

Я прижимаю его к себе и уворачиваюсь от нее, как футбольный игрок, пытающийся не дать отобрать у себя мяч.

— Нет, я взял его. Возвращайся к своим делам.

— Ты его не успокоишь.

— И я никогда не смогу его успокоить, если успокаивать его все время будешь только ты, — целую я кричащую макушку. — Я займусь этим, Кейт. Иди, прими ванную, или что там еще.

Разве это не то, что хотят все новоиспеченные мамочки?

— Это ты так пытаешь мне сказать, что от меня воняет?

Вроде нет.

— Нет… я говорю, что я натворил делов, мне и разбираться.

Все еще неуверенная, она гладит Джеймса по спине.

— Хорошо. Просто… позови меня, если понадоблюсь.

Я чмокаю ее в губы.

— Мы в порядке.

Наконец-то она улыбается и уходит.

Многие мужчины не умеют обращаться с детьми. То ли из-за отсутствия опыта, то ли они боятся, что все испортят так, что уже не исправить. Дайте нам какой-нибудь прибор, который нужно отремонтировать, мы его разберем, найдем поломку, и снова все соберем, даже если видим его впервые.

Дети? Их не так легко снова собрать.

А еще все эти опасности, о которых нельзя забывать — родничок, поддерживать головку, ужасный пупок, который должен отвалиться… не заставляйте меня даже начинать говорить о последствиях. Мужчины не очень хороши, когда дело доходит до выполнения нескольких дел одновременно, помните?

Так что для большинства, заботу о младенцах лучше оставить мамам.

Большинства — но не меня. Потому что я набрался опыта с Маккензи. В ее младенчестве, я не сидел с ней ночами, но многому научился. Если мужчина может поменять подгузник девочке, для него нет ничего невозможного. Поэтому, из-за того, что у меня за плечами младенческие годы Маккензи, и потому что я чертовски хорош в любом своем деле, то не впадаю в ступор от плача Джеймса. Это не самая радостная часть отцовства — но я справлюсь.