Своих старых друзей я разыскал в густом лесу. Грозные боевые машины были тщательно вкопаны в землю и замаскированы сверху. Рядом с ними виднелись солидные блиндажи, в которых жили танкисты. Дорожки были посыпаны песком, повсюду — клумбы с цветами. На полянке взлетал к небу волейбольный мяч, сшитый и склеенный из старых противогазов. Волейбольную сетку заменяла запасная маскировочная сеть. Игра шла в быстром темпе: «Черные буйволы» — танкисты — вели матч против «Голубой ленты» — команды мотострелков. В читальне солдаты шелестели газетами, журналами. Из офицерского клуба доносились звуки рояля…

Генерала Катукова я нашел в соседней деревне. Поведение генерала также могло показаться странным. Он сидел, свесив ноги, на краю заросшего сочной травой оврага, окруженный двумя десятками вихрастых, веснушчатых деревенских мальчуганов, глядевших во все глаза на его ордена, среди которых сверкали брильянты английского креста. Генерал серьезно разъяснял своим собеседникам, что у детей, которые ленятся мыть ноги, вырастают на ногах перья. Один из его юных друзей опасливо и сокрушенно ощупывал свои лодыжки. На траве лежали огромные букеты — генерал с ребятами только что вернулся с прогулки в поле.

— Вот за этим вы и пригласили меня сюда? — спросил я, показывая на букеты, которые нес генерал, когда мы направились в занятую им избу.

— О, не только это! Здесь прекрасная рыбная ловля. Чудесно можно отдохнуть, — в серых глазах Катукова вспыхнула искорка лукавства. Сняв фуражку и проведя рукой по коротко остриженным волосам, в которых поблескивала седина, генерал добавил: — Ведь вам, горожанам, полезен свежий воздух…

— Но ведь должна же, черт возьми, когда-нибудь возобновиться большая война! Неужели вашим молодцам придется прожить все лето в этих дачных поселках?

— Поживем — увидим, — сказал генерал. — А впрочем, надо полагать, воевать все же начнем.

— Когда? — сорвалось у меня.

— Может быть, завтра, — спокойно ответил генерал, и в глазах его снова блеснуло лукавство.

По опыту я знал, что расспрашивать его о военных планах бесполезно, и мы перевели разговор на нейтральные темы. Поздно вечером 4 июля он пригласил меня в свой походный кинотеатр. Крутили старую, но вечно волнующую ленту «Выборгская сторона» — о том, как один из наших любимых киногероев, Максим, участвует в битве за Октябрь. В маленькой избе было тесно и немного душно: окна были плотно завешены домоткаными холстами. В темноте алели огоньки папирос генералов из штаба Катукова.

Фильм подходил к концу. На экране Максим держал речь к своим солдатам: «Революция в опасности, товарищи! Сегодня немцы перешли в наступление!..»

И тут произошло нечто такое, что случается обычно только в романах. Но произошло это именно так, как здесь написано. В избу кто-то вошел. В задних рядах произошло движение. Аппарат внезапно умолк, вспыхнул яркий электрический свет. Офицер связи подошел к Катукову, нагнулся к нему, что-то прошептал, вручил донесение и развернул карту. Воцарилась напряженная тишина… И вдруг я услышал отдаленный ровный рокот, похожий на шум работающего гигантского завода. Этот рокот был отлично знаком нам по 1941–1942 годам — где-то там, в десятках километров от штаба генерала Катукова, разгорался бой[1].

Прерванный сеанс не возобновился. Катуков встал и вышел. Его смуглое лицо было, как всегда, спокойно. Прощаясь, он сказал:

— Как видите, я вас не обманул. Завтра вы сможете передать в Москву очень интересную корреспонденцию.

Через полчаса десятки автомобилей с погашенными фарами ушли из деревни по глухому проселку на юг: штаб генерала выдвигался ближе к переднему краю, чтобы оперативно руководить сражением, которое уже началось на переднем крае. Туда, на юг, шли по целине, по лесам, по дорогам и по проселкам сотни неистово рычащих грозных танков. Началось знаменитое Орловско-Белгородское сражение на Курской дуге.

Для нас, военных корреспондентов, так же как и для всех, наступила жаркая пора. Был утрачен счет дням и часам. И когда мы к ночи добирались до армейского узла связи, упрятанного в лесистом овраге, и, приподняв плащ-палатку, заменявшую дверь, входили в сплетенный из прутьев шалаш, где стрекотали телеграфные аппараты, было уже не до литературной шлифовки накопленных за день впечатлений. Запыленные, усталые корреспонденты садились прямо к аппарату и диктовали таким же усталым телеграфисткам, пальцы которых с удивительной быстротой мелькали по клавишам Бодо.

И вот теперь, семнадцать лет спустя, я снова держу в руках эти телеграфные ленты с их пометками, сделанными условным кодом: «Из Грозы 5/7—43. 23.52 Рудник — Комсоправда». Это значит: телеграмма отправлена из Первой танковой армии в Москву пятого июля 1943 года, без восьми минут полночь. И дальше сдержанный, но многозначительный для посвященных людей текст, направленный к сведению редакции:

«Вынужден переключиться новую тематику тчк телеграммы адресуйте на старый адрес тчк приведите готовность высланные ранее снимки сделанные частях известного вам командира тчк сейчас буду диктовать оперативный репортаж важного значения тчк прошу форсировать выезд еще двух-трех корреспондентов…»

Эти старые телеграфные ленты, сохранившие живые, непосредственные впечатления военного корреспондента, которому посчастливилось в нужный момент оказаться в нужном месте, возможно, представят интерес для читателей, желающих взглянуть глазами очевидца на великие события, ставшие уже достоянием истории и вошедшие в учебники.

Я долго думал над тем, как поступить с этими документами, и решил, что самое лучшее — это предоставить их в распоряжение читателя такими, какие они есть, ничего к ним не добавляя и ничего не убавляя. Вот что запечатлено на этих лентах день за днем и час за часом…

6. VII, 7 ч. 10 м.

К сведению редакции. События развертываются бурно. Постараюсь информировать оперативно.

Немцы ввели в бой с юга и с севера тысячи танков. Здесь их пока держат, они лишь переправились через Донец и заняли несколько деревень. Вечером получили боевой приказ танкисты. Сегодня с утра они уже воюют. Сюда прибыл член Военного совета фронта Н. С. Хрущев[2]. Через час еду поближе к переднему краю. Собранный материал передам завтра размером на подвал. Сейчас начну диктовать корреспонденцию. Если в сводке Совинформбюро сообщат о начале крупных боев на Курской дуге, можно опубликовать мою корреспонденцию. Думаю, она явится полезным дополнением.

Третье военное лето… Запах поспевающей пшеницы раздражает обоняние гитлеровцев, лишает их покоя. Июль — пора их военного бешенства. Все, что было накоплено за долгие месяцы в военных арсеналах, все, что было вымуштровано в казармах, сейчас сразу швыряется на поле боя: пан или пропал! Густыми зелеными тучами вслед за фыркающими, плюющимися горячим металлом машинами эта саранча прет на восток, не рассуждая. У нее нет памяти, поэтому всякий раз все начинается сначала. Но всякий раз иначе, чем в предыдущее лето.

Дело даже не в километрах, хотя и спидометры машин достаточно красноречиво свидетельствуют о существенном отличии второго лета от первого и третьего от второго. Дело и не во времени, хотя календарь напоминает: 5 июля 1941 года гитлеровцы вели бои западнее Орши и уже нацеливали свой удар на Смоленск, 5 июля 1942 года были под Воронежем, а 5 июля 1943 года они копошились там, куда отшвырнула их Красная Армия минувшей зимой. Дело в людях; третье лето застает нашу армию в расцвете сил.

Четвертого июля мы были у танкистов. В глубоком овраге, густо заросшем цветущими липами и ветвистым дубняком, притаились врытые в землю грозные машины. Их было много. В отлично оборудованных блиндажах, сооруженных рядом с танками, бодрствовали хорошо знакомые нашим читателям люди — о подвигах этих танкистов мы писали не раз и в 1941 и в 1942 годах. Они били немцев и под Москвой, и под Воронежем, и во многих других местах. На груди большинства из них мерцали золотом ордена и нашивки в память о ранениях. Погоны их сверкали командирскими звездочками.