Кажала рассмеялся и снова затянулся сигаретой.

— Да что это с тобой, Прохазка, в твоем-то возрасте! Только двадцать шесть на прошлой неделе стукнуло, а ты уже рассуждаешь, как отставной полковник в кофейне Граца или одна из маразматических передовиц в «Рейхпост», раз уж на то пошло. Ну надо же, «малодушный польский аристократ»! Просто непостижимо, и это из уст чеха, и не важно, аристократ он или нет. Сомневаюсь, что во всей Дунайской монархии найдется еще одна столь же нелояльная нация. Даже итальянцы, которых, на мой взгляд, вообще нельзя принимать всерьез...

— Помнишь то дельце на праздновании Нового года в кают-компании, когда ты обратился с тостом к портрету императора словами «нудный старый пердун»? Оно вполне могло закончиться для тебя трибуналом. Если бы старший офицер понял твой польский, ты попал бы в ту еще передрягу: нам и так пришлось соврать под присягой, поклявшись, что «stary pierdoła» означает «мудрый и почитаемый монарх».

— Я всего лишь немного перепил, вот и все: безобидная шутка. И вообще, Прохазка, так не пойдет. Все эти твои верноподданнические выступления и черно-желтое исподнее... Ты слишком умен, чтобы не видеть правды.

— Какой правды?

— Правды, которая бросается прямо в глаза: эта война уже отошла в прошлое, если уж говорить про Европу. Да, можно сколько угодно с напыщенным видом расхаживать в остроконечных касках и драгунских кирасах, но всё дело в том, что сам век образования, здравоохранения, водопроводной воды и трамваев отменил возможность всеобщей войны. Да, мы еще можем выйти и пристрелить парочку чернокожих в джунглях Африки, но сейчас мы слишком высокоразвитая цивилизация, чтобы воевать у себя дома. Все рычат друг на друга, угрожают и без конца проводят военные парады, но это все большое заблуждение. Я недавно прочитал книгу, в которой убедительно доказывалось, что даже если в результате какой-то случайности война и начнется, то через неделю прекратится. — Почему?

Кажала понимающе улыбнулся: улыбкой человека, знающего секрет, в понимании которого простой черни отказано.

— Да потому что, помимо всего прочего, деньги просто исчезнут. Современным миром управляют евреи и фондовые биржи, а экономическая жизнь промышленно развитых стран - слишком тонкий механизм, чтобы война могла в нем ковыряться.

Если бы ты читал в газетах что-нибудь еще, помимо своих тупых передовиц, то заметил, что немецкая сталелитейная промышленность недавно образовала картель с французскими добывающими предприятиями, и это, таким образом, сразу исключает войну между Францией и Германией, какой бы вздор ни нес кайзер. Можешь на это рассчитывать: при первых же признаках серьезных проблем финансисты перекроют денежный поток любой стране, что потревожила спокойствие.

Даже если войска и вступят на поля сражений, то не смогут вынести всю смертоносность современного оружия. Битва прекратилась, когда наш любимый император и Луи Наполеон заболели при Сольферино.

— А как же всеобщее вооружение? Великие державы вооружаются невиданными ранее темпами. Даже наша имперская и королевская армия создает гаубицу калибром 30 сантиметров...

— Работы ради общественного блага в чистом виде - всего лишь способ вернуть собранные налоги обратно в экономику. Если бы не строили линкоры, пушки, форты, то строили бы мавзолеи, пирамиды или еще что-нибудь затратное. Но социалисты поднимут бучу, если в наши дни правительства станут строить дворцы наподобие Версальского, потому им и приходится тратить деньги на что-нибудь, что подбросит немного деньжат в кошелёк простых заводских работяг.

— Допустим. Но если твои слова правдивы, куда именно это нас приведёт?

— Нас? Я скажу тебе, Прохазка. Это приведёт нас к двум молодым - но уже на настолько молодым – показным и абсолютно бессмысленным манекенам на борту эдакой плавающей исправительной школы, качающейся на якоре где-то на краю Истрийского полуострова: бесполезные офицеры этого великолепного, самого бесполезного флота, какого только знавал мир во все времена – имперского и королевского военно-морского флота нерушимой, неувядающей и окружённой сушей Австро-Венгерской империи, иссушенной мумии, столь хрупкой, что само её существование - доказательство того, каким тихим местом стала Европа, если может терпеть такую смехотворную окаменелость.

Двум молодым людям, наблюдающим, как утекает славная молодость, пока мы растрачиваем свои дни по мелочам, заставляя хамоватых хорватов и вероломных итальянцев заправлять койки, надраивать медяшку и мыть повсюду; надрываемся на артиллерийских учениях, как будто действительно ожидаем, что когда-нибудь будем это всё делать по-настоящему; умираем от скуки и каждый месяц отскребаем несколько крон из нашего жалования, чтобы оплатить визит в «Чайные комнаты» фрау Митци и дозу кой-чего, за что придётся потом заплатить корабельному хирургу, чтобы излечиться.

Господи, какая трата времени, просто ужасно. Нам точно дана только одна жизнь? Почему я не подналёг на пианино в консерватории, а позволил своей тётке потащить меня на экзамены для будущих мичманов?

— Да ладно тебе, старик, приободрись ты, ради бога. Это погода, должно быть. Так или иначе, ты всегда можешь вернуться к музыке...

— Боюсь, нет: уже слишком стар, - он, ухмыльнувшись, затянулся сигаретой. - Во всяком случае, тебе не нужно особо обращать внимания на меня и мою депрессию. Ты наполовину поляк и понимаешь, какие мы мрачные типы - никогда не бываем счастливы, пока не станем несчастны. «Нация мучеников» и всё в этом духе. В общем, довольно уже пустых разговоров. У меня «диана»[1], так что пора бы мне на боковую.

Колокол над нами приглушенно отбил четыре склянки, печально и бесконечно далеко в лёгком, тихо моросящем дождике, подобно кафедральным колоколам в каком-нибудь давно утонувшем городе.

Кажала-Пиотровский затушил сигарету. Несмотря на претензии на изысканность и янтарный мундштук, ему приходилось курить ужасные, дерущие горло «Эгиптянерс» - как и всем прочим младшим офицерам. Потом он снял халат, повесил его на крючок за дверью каюты, свесил длинные ноги с верхней койки (которую занимал в силу годичного старшинства в качестве офицера), пожелал мне спокойной ночи и задернул занавески. Вскоре он мирно захрапел, с удовольствием напустив уныния перед тем, как завалиться спать.

Я остался сидеть у складного стола наедине со своими мыслями, под бронзовым светом настольной лампы. Окинул взглядом стальной куб - наш дом в последние шесть месяцев. И правда, не самый уютный уголок - неудачный компромисс между необходимостью обеспечить жизненное пространство для двух молодых людей и жестокими условиями военного корабля; гостиная, которая в определённый момент может стать отсеком в плавающей крепости, скользкой от крови и наполненной дымом и грохотом сражения.

Одна переборка была полностью выполнена из красного дерева - на вид достаточно прочная, но в действительности съёмная перегородка, которую можно снять во время подготовки корабля к бою и выбросить за борт, чтобы уменьшить риск пожара. Кажала-Пиотровский, будучи очень высокого роста, ходил слегка сутулясь, чтобы не биться головой о невысокий стальной потолок, по которому вились трубы, вентиляция и кабели.

Через единственный иллюминатор, прикрытый от ночной влаги, днём проникал свет и в некоторой степени воздух – хотя летом на Адриатике всегда стоит такая жара, что в каютах на солнечной стороне корабля к полудню уже можно хоть хлеб выпекать.

Вентиляционная шахта системы охлаждения артиллерийского погреба занимала угол каюты и сужала и без того недостаточное пространство для шкафа, который предназначался для хранения значительных запасов одежды: церемониального, парадного и повседневного мундиров, походной формы, рабочих комбинезонов и одежды для тропиков.

Помимо этого, наши удобства состояли из двух выдвижных ящиков под нижней койкой, складного стола и умывальника с дурной привычкой складываться прямо во время использования, пары рундуков, стула с жёсткой спинкой и подержанного плетёного кресла, которое мы купили вскладчину.