Клыку это показалось неприятным до ужаса. Там был явно кто-то не из команды Цезаря. Те у себя дома и ни по какой причине не стали бы так осторожничать. Даже если б собирались мочить Клыка. Куда он денется без оружия? Ну, стулом огреет или бутылкой, если раньше услышит, но серьезных неприятностей доставить не сможет.

Так должны ходить те, кто не хочет потревожить хозяев. Таких домушников в натуре уже не осталось. Это, говорят, только при царе или при Сталине, может быть, были спецы, которые забирались ночью в закрытую хату, тихо брали у спящих сладким сном хозяев из запертых шкафов и комодов все что надо и уходили, половицей не скрипнув. Сейчас лезут либо в пустые квартиры, либо никого не стесняясь.

Значит, это не грабить пришли. Но очень интересно, как это собачки их не почуяли? Собачки во дворе были хорошие, большие, голосистые. Гавкали вовсю, когда машина во двор въезжала, бегали вокруг, виляли хвостами, видимо, знали этот автомобиль. И мужичок с ними был. Навряд ли этот мужичок только днем дежурил, а на ночь спать ложился, никого вместо себя не оставив. Тем не менее кто-то ни собак не потревожил, ни сторожа. И ходит тут, Клыку спать мешает. Конечно, бывает, когда собачек удается потравить. Но только не таких. Такие овчарочки скорее руку дающего откусят, чем возьмут что-то у чужого.

Шаги Клыку слышались все четче. Тот, кто шел к нему, был где-то внизу, в П-образном коридорчике, и вот-вот мог появиться у нижних ступеней лестницы. Клык бесшумно отступил в комнату. Взял из бара увесистую бутылку шампанского и осторожненько, чтоб не скрипнуть, прикрылся створкой распахнутой двери, прижавшись спиной к стене. Левой рукой взялся за ручку двери, правой — за горло бутылки, весь перешел в слух. Эх, если б еще можно было совсем не дышать!

Идет. Мягко, как кошка, но ступени все-таки вздрагивают. Сколько их там, ступеней? И сколько тех, кто по ним поднимается? Что делать с первым, Клык уже знал, хотя не был уверен, что все удастся сделать быстро и хорошо. Если есть второй, шансов нуль без палочки.

Кажется, один. Если, конечно, не идут вплотную, одновременно переставляя ноги. Но нет, уже слышно дыхание — один. Клык, словно ныряя под воду, вобрал в себя вдох. Теперь только сердце, падла, бухает. Его не остановишь.

Тот, кто поднимался по лестнице, вышел на площадку. Он дышал совсем рядом, в полуметре от Клыка, отделенный от него только дверью. Теперь — помоги, Боже! Не дай поспешить или опоздать!

Пришелец сделал несколько шагов по площадке. Чуть скрипнул дверью ванной, потом туалета, должно быть, проверял, нет ли кого там. А это значит, что пушка у него уже наготове и небось глуша< навинчен. Если он по первому этажу прошелся, то там уже и живых никого не осталось. Ни собачек, ни людишек.

Вернулся. Теперь, убедившись, что за спиной никого, пойдет в комнату. Клык попытался мысленно глянуть на комнату глазами этого друга. Сразу заметит Веру, спящую на диване. Ее успокоенное мерное дыхание обозначает, а заодно маскирует Клыка — пока незваный гость площадку инспектировал и отхожие места, гражданин Гладышев немного подышать успел.

Значит, заметит этот гад Веру и может прямо с порога по ней ударить? Навряд ли, потому что захочет приложить наверняка, в упор. Чтоб не пикнула, а сразу замолчала. Значит, шаг или два в комнату все-таки сделает. А тут уж все от Клыка зависит и от фарта, который за бабки не купишь.

Тот подошел к порогу, шагнул в комнату Что-то уплотнило тьму за краем створки, укрывавшей Клыка. Н-ну! Левой рукой и плечом Клык изо всех сил толканул створку от себя, надеясь долбануть ручкой двери по локтю правой руки неясно видимого противника, в которой могло быть оружие. А правая рука уже готовилась обрушить на голову супостата бутылку, утяжеленную 0,8 литра полусухого «Советского шампанского»…

Такого, чтоб сшибить ночного визитера с ног одним ударом двери, Клык вовсе не замышлял. Но именно так все и получилось. Гость дорогой полетел на пол, и Клык, не давая опомниться, выскочил из засады, прыгнул на врага, придавливая к полу, перевернул на спину и уселся на него верхом, коленями придавив ему руки к бокам. Уперев одну ладонь в горло поверженному, Клык подобрал бутылку, выпущенную из рук в пылу борьбы, и уже хотел обрушить ее на голову неприятеля, как вдруг в комнате зажегся свет.

Это Вера, разбуженная возней, включила торшер.

Бутылку Клык опустил, но не на голову своего врага, а просто на пол и очень плавно. Он узнал противника, вернее, противницу…

Тогда у нее не злое лицо было. И глазенки блестели по-доброму, наивно. Смеялась заливисто, задорно. Миленькая такая, деревенская беляночка была. Жила в Марфутках за два дома от Клыка, которого в те времена Клыком никто не называл. Петька Гладышев тогда еще и не догадывался, что такая кликуха пристанет.

Они тогда в школу ходили. В седьмой класс. Клык уже покуривал с пацанами втихаря. Были на школьном дворе какие-то сараюшки, а между ними — закуток. Там и курили. Других отцы-матери пороли за это, а Клыку с рук сходило. В этом же углу сопляки свои дела обсуждали и разные жизненные наблюдения. Например, какое матерное слово что обозначает. Почему у отца с матерью ночью кровать трясется. Как старшие ребята с девками гуляют. Отчего дети родятся, все знали давно — от того же, что и телята. Но как это делается, интересовало все больше. Девчонки, само собой, тоже. Кое-кто уже трепался будто пробовал. Конечно, не только об этом говорили. И про то, как водку пьют, и про драки, и про войну, и про кино, и про тюрьму. Но в тот год девки всех Петькиных ровесников заинтересовали. Потому что все они вдруг стали жутко большие и всех ребят из Петькиного класса переросли чуть ли не на голову. Так воображать начали — вообще! Смотрели сверху вниз и все шу-шу да шу-шу — секретничали.

В классе они теперь отдельно сидели, кучей. За косу уже не дернешь — пришибут. Загадочные все стали до ужаса.

Неизвестно, когда Клык в эту влюбился. Что влюбился, это он потом понял, через год или больше, наверно.

Из Марфуток в Лутохино школьники обычно все вместе ходили: и малыши, и постарше, но девчонки — своей стайкой, а пацаны — своей. Впереди девки топали, ребята сзади или наоборот. Не так-то много их и ходило — человек двадцать разного возраста.

Наверно, там и покрасивей девчонки были, и пофигуристей, и повеселей, и поумнее. Но почему-то эта Петьке больше всех понравилась. Может, потому, что чаще видел ее на улице, а может, потому, что Петька часто прогуливал и уроки у нее списывал. Мать у нее была строгая, с Петькиной не дружит а — пьяницей и лентяйкой считала. У них в доме получше было, чем у Гладышевых: и почище, и посытнее, и вообще побогаче. Отец там был хозяйственный, напивался редко, да и то не так, чтобы сильно. Когда Петька к ним прибегал, чтоб узнать домашние задания или списать какую-нибудь задачку, его там принимали не больно радушно, но и не гнали. Даже обедать сажали, если знали, что мать в запое. Петьке тамошняя картошка очень нравилась, его мать так и в трезвом виде не готовила. В общем, бегал туда он часто.

Какое-то время Петьку картошка больше привлекала, чем девчонка. Но потом он стал чуять, что ему с ней хорошо. Говорили как будто ни о чем, а все равно нравилось сидеть с ней за одним столом, уроки делать. Иногда коленка об коленку задевала — Петька про это дело целые сутки вспоминал, про себя, конечно. А были такие дни, когда не удавалось к ней зайти, — кажется, и не скучал, но ощущение было, словно чего-то не хватает.

Сидя в классе и слушая учителей, Петька нет-нет да и поглядывал в ее сторону, а когда она этот взгляд замечала — глаза отводил. Стеснялся. Боялся, что пацаны засмеют.

Но через год, когда парни подросли и догнали девок по росту, пошла по школе любовь. Теперь все помаленьку парами стали ходить. Одни просто рядышком, другие — под ручку, а третьи, кто понахальней, — даже в обнимку. Правда, одноклассницы Петькины в обнимку только с парнями постарше ходили. А будущий Клык со своей только рядом ходил, даже прикоснуться боялся. До тех пор, пока она сама его под локоть не зацепила. Теперь уже и на танцы вместе бегали, и в кино. Когда Петька приходил к ней домой, его там в шутку «женихом» называли, а девчонку эту Клыкова мать — «невестой».