— На. — Клык подал ей тот пистолет, из которого она должна была его убить. — Эта штука здесь не должна остаться… Лишняя.

— Прощай! — сказала она. — Зла не держи, ладно?

И, порывисто поцеловав Клыка в губы, нырнула в люк. А от запертой на засов двери прихожей уже слышался стук. Клык бегом побежал туда…

Когда за дверью услышали его шаги, то попритихли.

— Это я, — предупредил Клык, взявшись за ручку засова, не убивайте до смерти…

Когда отодвинул засов, то увидел Цезаря и еще четверых с автоматами.

— Видал? — сказал Клык, указывая на мертвых охранников в прихожей. — Одна стерва троих мужиков положила.

— Подруга твоя цела? — спросил Цезарь.

Наверху. Гадюку дохлую сторожит.

— Пошли покажешь!

Поднялись наверх. Пока шли, Клык все беспокоился сунутся к двери гаража или нет? Но его даже не спросили, протопали мимо.

— Вот она, — сказал Клык, указывая на Соню.

— Сюда залезла? — спросил Цезарь.

— Тут такое дело, — начал рассказывать Клык, ощутив, что сможет изложить все так, чтоб у хозяина никаких сомнений не осталось. — Пошел я в сортир. Слыхом не слышал, что внизу творилось и даже как эта падла мимо меня по лестнице прошмыгнула сюда в комнату — не почуял. Но когда вышел, то решил не в комнату вернуться, а вниз сходить. Что-то странно показалось — тихо очень. А эта подлюка не знала что я пустой, без пушки, шмалять не стала и решила уделать меня там, внизу. Ну а вышло, что наоборот.

Вера слушала все это, со страхом ожидая что ей зададут вопрос, так ли все было. Здесь верят не фактам, а эмоциям. И если не поверят, почуют, что Клык врет, а Вера поддакивает…

— Знакомая! — сказал Цезарь, присмотревшись к мертвому лицу Сони. — На Олега работает. Двое их было, значит.

— Это почему? — спросил Клык сдержанно.

— Потому что у этой курвы напарница есть. «Машка» ее. Но тоже вострая, падла. Они народу задолбили немало. Повезло тебе, Клычок. Когда ты нашухерил из автомата, эта вторая через гараж ушла… Дверца-то открыта. Ну и хрен с ней! Ей теперь все одно Олег голову открутит. В сумках все ништяк?

— Вроде все. По первому пригляду. Иконка точно на месте. А насчет бумаг и кассет я сам не знаю, по описи не принимал.

Цезарь подошел к сумкам, порылся, достал «дипломат» с иконой в полиэтилене, поглядел.

— Красивая штуковина. Вроде и в Бога не верю, а смотрится приятно. Точно, Клычок?

Клык кивнул из вежливости. Его сейчас мало волновали вопросы искусства.

— Короче, так, — упрятав икону на место, произнес Цезарь, — поскольку это место засветилось, надо вас срочно выносить за бугор. Хотели честь по чести вывезти — не выходит. Придется делать по нахалке. В «воронке» давно не ездил?

— Месяцев пять уже, — вздохнул Клык.

— Еще разок проедешься. Собирайтесь!

Клыку, конечно, это было не шибко приятно.

В «автозаках» он уже вот так понаездился. Но куда ж денешься?

Вообще-то, когда ребята Цезаря провожали их до машины, около которой стояли вполне натуральные менты при автоматах и бронежилетах, Клыку как-то поплохело, полезли в голову лишние мысли. Вот так усадят, повезут и выгрузят во внутреннем дворе Бутырки. Там тоже «исполняют», между прочим, свой коридорчик, говорят, под Пугачевской башней имеется.

Впрочем, погрузились они хоть и вместе с четырьмя ментами, но не в настоящий «воронок», а в зарешеченную желтую «уазку» типа «спецмецслужбы», в которых всякую пьянь возят. Их при этом словно бы специально фарами высветили, чтоб побольше народу видело с соседних дач и особенно из ремонтируемого дома поселковой администрации: дескать, правосудие торжествует, и злостный бандит Клык угодил в его мозолистые руки вместе со своей подельницей и вещественными доказательствами в виде сумок. Сумки, конечно, поставили в другую машину.

Вера, сидевшая напротив Клыка между двумя милиционерами, тоже волновалась, но помалкивала. Все равно теперь ничего сделать было нельзя, только верить, что Цезарь играет честно.

Так оно и было. Машины выехали со двора, колонной прокатили по улице, выехали за ограду поселка и пять минут двигались по пустынному ночному шоссе. Затем «УАЗ» притормозил, сбоку подкатил «Паджеро», Клык с Верой быстренько пересели туда, где их ожидал и Цезарь, и сумки. После этого милицейская колонна покатила своей дорогой, а «Паджеро» — своей.

— Нормально, — с облегчением отметил Цезарь, — без хвоста ускакали. Кто скупой, тот платит дважды. Ребят, конечно, жалко, но все под Богом ходим… Ладно. Расклад такой: сейчас везу вас в одну конторку. Там получите спецуру одной экспортно-импортной фирмы и общегражданские паспорточки. О сумках больше не беспокойтесь и вообще забудьте, что они были. Вспомните только тогда, когда попросят, и дай Бог, чтоб это было не скоро. Дальше, уже в спецуре, вас привезут в грузовой аэропорт и посадят с бригадой грузчиков и сопровождающих на фрахтовый самолет. Там только по головам считают и список проверяют, морды лица не смотрят. На этом самолете допилите до места. Там вас опять посчитают, маленько так пошмонают и посадят в микроавтобус. Повезут на винный склад, большой такой, старинный, подземный. С вами будет мужичок, который покажет, что дальше делать.

— А как мы его узнаем?

— Он с вами из Москвы полетит и сам вас узнает.

Черная «Волга» подкатила почти к самому трапу «Як-40». Иванцов решительными шагами вышел из-под хвоста маленького самолета и торопливо уселся в открытую услужливым Моряковым заднюю дверцу автомобиля. «Волга» сорвалась с места, покатила из аэропорта в город.

— Ну, как Москва, Виктор Семенович?

— Стоит, никуда не делась. А вы тут как без меня?

— Стараемся, Виктор Семенович. Работаем.

— Как там наследники Курбаши, — спросил Иванцов, — не беспокоят?

— Зачем? Все в норме. Придраться не к чему.

— Глава насчет моего полета в Москву не волновался?

— Никак нет. Только справлялся, когда вернетесь.

— Ну и добро. Найденова похоронили?

— Вчера. Мы ведь думали, что вы приедете. Потом был звонок, что задержитесь.

— Да уж… — неопределенно произнес Иванцов. Он не знал, кто именно звонил, но догадывался. Михалыч еще вчера утром утверждал, что перспектив скорого возвращения в область немного. К вечеру сам вручил билет на самолет.

«Отбой, Семеныч, — сказал он, — все переигралось. Максимыча инфаркт хватанул. Насмерть».

Само собой, Иванцов поначалу ошалел. Но потом, набравшись нахальства — понимал, что терять нечего, — спросил: «Что ж мне, ехать домой и сухари сушить?» — «Нет. Если будешь себя вести так, как положено, то обойдешься без посадки». — «Знать бы, как «положено», — заметил тогда Иванцов, — кто правила будет устанавливать?» — «Они, — вздохнул Михалыч. — А ты выполнять будешь. Сыграл на интерес? Вот и плати. Закон. Если не хочешь — ложись на рельсы и жди поезда».

Это было лишь чуть-чуть лучше, чем пуля в лоб. Иванцов всю ночь перед вылетом из Москвы проворочался в гостинице, размышляя о том, как все кардинально изменилось. Его ОТДАЛИ. Это означало, что теперь он со всеми потрохами, с женой Ольгой Михайловной и ее «Русским вепрем» — уже не вольный человек, не туз областного масштаба, к которому без стука не входят, а шестерка. Ну, может быть, валет. Во всяком случае теперь он должен будет не назначать цену, не отдавать приказы, а получать "жалованье" и выполнять чьи-то распоряжения. Беспрекословно. Ни Михалыч, ни какие-либо друзья закадычные, однокашники и коллеги ничем ему не помогут. Только если те, хозяева, попросят. А если Иванцов начнет искать новых приятелей, то его остановят очень быстро.

Туго. Страшно. Непривычно… Здесь, в области, он ощущал себя человеком, который может ни перед кем не гнуться. А теперь, может быть, уже сегодня придет какой-нибудь развязный и приблатненный, который станет бесцеремонно диктовать ему, какие решения принимать, какие дела тянуть, какие закрывать, от кого брать взятке, а кого за эти взятки сажать. И назначения сотрудников ему придется как минимум согласовывать с ними. А как максимум — они будут назначать своих. Конечно, приказами за его подписями. А кончится все это плохо. Когда-нибудь ему не удастся угодить, и тогда ему припомнят все. Может быть, очень скоро. Кто его знает, как повернутся дела после всех этих грядущих выборов?! Если останутся те же, что и прежде, тогда удастся усидеть. Возможно, те, кому его отдала Москва, не станут менять его, если он будет послушным их воле. Но если придут новые, — а вернее, слишком рано забытые старые, — то ему надо позаботиться о месте на кладбище. Нынешним хозяевам не захочется иметь такого свидетеля, если эти самые «забытые старые» соберутся произвести «перебор людишек».