— Без меня… Да, и без меня тоже. Но есть еще люди. Ты их, дуролом, никогда не знал и не узнаешь. Потому что теперь, даже если все обойдется, дороги тебе нигде не будет. Не оправдал доверил… Чудак ты, ей-Богу! Чего тебе там, на своем месте не хватало? Что, давали мало? Или не позволяли тебе брать? Или кто-то налоговую полицию на тебя наводил? Или мешали тебе шашни с бандитами заводить. Нет, на все смотрели сквозь пальцы. Потому что знали: ты наш, свой, не подведешь, если понадобится. Ведь всегда же был умным, осторожным, что ж ты в этот раз, сукин сын, головой не подумал?

— Да подумал я, подумал, Михалыч! Кто ж его знал, что этот сукин сын вывернется?

— Ты же знал, что он именно ради этого все затеял? Знал. И пошел ему навстречу? Неужели не мог по-другому повернуть?

— Да что ты, Михалыч! Все же было продумано. Это случайность. Просто случайность!

— У наших блатных друзей есть хорошая поговорка: «Жадность фраера сгубила!» Вот всему корень. Пожадничал ты, Витя. Если б ты с самого начала ввел в курс дела меня, пригласил бы порыбачить или просто по лесу погулять, не пришлось бы тебе потом накручивать одну глупость на другую. Если б ты, сукин сын, не захотел иметь все один, то не пришлось бы ни от Найденова с Рындиным прятаться, ни Черного с Курбаши уничтожать.

— С Черным надо было кончать. Слишком много нахапал. Уже считал, что он в области хозяин.

— С ним работать надо было. Работать! Так же, как потом с Курбаши. У тебя в области были три крупные команды, которые тебе и твоему Главе помогали управлять. Вы могли ими манипулировать, а через них — определять развитие бизнеса. На долгие годы! Больше того, вы могли с их помощью политические проблемы решать. Ты еще не забыл, что выборы на носу? Или ты думаешь, что тебя как назначаемое лицо это не коснется? Да нет, Витя, слетишь ты как миленький, если что. И прежде всего потому, что теперь, когда ты угробил Черного и Курбаши, на их место наплодится десяток ребят, которые будут дружить уже не с тобой. Они сами найдут, кого на твое место посадить. А мы, здешние твои друзья, ничем помочь не сможем…

— Да что ж мне, застрелиться, что ли?! — в сердцах выпалил Иванцов. — Долбишь, долбишь, Михалыч, будто не понимаешь, что если меня возьмут за цугундер, то все концы вытащат.

— В том-то и дело, что понимаю. Конечно, самое простое, между нами, девочками, это тебя устранить, как не оправдавшего доверия. Прямо и откровенно говорю. Но в том-то и беда, что делу этим не поможешь. Лишние хлопоты. Хотя по всем показателям, Витя, ты свой инфаркт заслужил больше, чем Найденов. Если б все дело было в Клыке и твоей липе с исполнением приговора, я бы и беседовать не стал. Но сейчас многое зависит от того, что этот твой смертник недоделанный в чемодане увез. Икона — дело десятое. От нее тоже круги разойдутся, конечно, но все же поменьше, чем от бумажонок, которые там могут быть. Я их лично не видел, но догадываюсь, что, кроме тебя, милый-дорогой, они еще кое-кому крылья подрежут. В том числе и мне, может быть. Я, правда, нынче мирный пенсионер, нигде своих автографов не оставлял, по саунам с бандитами не таскался, да и вообще жить мне и так недолго Но цепочек много, людишек разных со всех сторон Одного расколют, второго, третьего и зацепятся. Если, конечно, эти бумажки вместе с Клыком придут с тем людям, которые спят и видят, как нас закопать. Им этот хвостик сейчас очень важен, понимаешь?

— Догадываюсь.

— Именно, догадываешься! И слава Богу, что только догадываешься, но ничего не знаешь. Короче, сейчас диспозиция будет такая. Я позвоню кое-кому, договорюсь, о чем нужно. Сделаем тебе отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам. Это затем, чтоб тебя особо не искали из родной области и в Генпрокуратуру не трезвонили без толку. Поселим тебя на даче у моих знакомых — место тихое и безопасное. Там будешь в тиши и на свежем воздухе писать обстоятельную, совершенно секретную докладную. Как на духу будешь исповедоваться, понял? На тот случай, если чемоданчик попадет не к «нашим», а к «ихним». Упаси тебя Господь, как говорится, хоть на один ноготок соврать! По всем фактам л событиям должна быть чистая информация. Потом, конечно, умные люди над ней поработают, поколдуют немножко и смогут, если что, все выстроить так, что сидеть будешь ты, а не более приличные люди.

— Сидеть?! — У Иванцова кольнуло в левый бок.

— Если чемоданчик попадет к нам, то обойдешься переводом в Москву. Найдем местечко Конечно, возможностей жить по-человечески будет поменьше, но сидеть не будешь. А если они успеют раньше — извини, но большего, чем скостить срок и определить в приличную тюрягу, сделать для тебя никто не сможет. Да и то, конечно, если будешь на следствии точно придерживаться того сценария, который для тебя напишут. Это, между прочим, не так-то просто будет. Там тоже ребята с образованием, постараются запутать, вывести на ненужные подробности. Если им это удастся — это я тебе говорю вполне серьезно, — тогда помощь может быть одна… Соображаешь?

— Естественно.

— Нет, брат, это — не естественно. Лет десять назад все было бы не так остро, а теперь… Теперь все круто. Рынок, понимаешь. На хрен он только нам сдался! Семьдесят лет обходились как-то. Конечно, загибы были, уклоны, оппозиции. Сажали, даже стреляли. Но не по-бандитски. А теперь приходится… Но ты не тушуйся раньше времени. Запугал я тебя?

— Да уж не развеселил…

— Ничего, полезно. Будешь знать, как за халява-ми гоняться. Думаю, что наши этих твоих придурков найдут раньше, чем те успеют найти покупателей на свой товар.

— Надо надеяться, — неуверенно пробормотал Иванцов, ощущая, что поездка в Москву значительно приблизила его к могиле, как бы ни закончилась вся эта история.

В ванну Клык полез не без опаски. Не то чтобы утонуть боялся, а беспокоился, как бы, пока он будет смывать всю грязюку, бабы невзначай милицию не вызвали. Так уж его жизнь приучила — никому не верить и надеяться только на себя. Бывали случаи, когда его обманывали и подставляли те, кого он по нескольку лет знал и считал нормальными корешками.

А тут — бабы. Все на одном страхе. Сам больше недели их обманывал, капитаном называясь. Конечно, знают вроде бы, что замазались рядом с ним и деваться им некуда, но это для мужика привязка, а не для них. Может все в одну секунду решиться. В истерическом порыве, в момент попадания шлеи под хвост и так далее. Потом, конечно, сам и выть будут от своей дури, когда защелкнут их под замок и начнут таскать на допросы, где какая-нибудь девочка с лейтенантскими погонами будет выворачивать их души и ворошить все прошлое. А в камере какая-нибудь тетя Мотя, поперек себя шире, начнет им понятия доводить, коблиха… Как еще примут. Возьмут да искорябают их, а то и вовсе придавят. Бабы на зонах злее мужиков. Но Верка-то с Надькой обо всем, что там есть, еще не знают…

Волновался он, конечно, зря. Не было у них желания в тюрьму садиться. Правда, уверенности в завтрашнем дне тоже не было. Оставалось жить, пока живется.

На счастье Веры и Нади, хозяйка Инна оказалась очень болтливой, но не любопытной. Уж больно ей хотелось рассказать подруге о своей несчастной жизни, поплакаться в жилетку. Вера как-то не помнила, чтоб Инна была такой откровенной в годы их совместной учебы. Правда, говорила она сбивчиво, часто перескакивала с одного на другое, потом — с другого на третье, затем, зацепившись за какое-нибудь имя, начинала говорить об этом человеке, напрочь забывая то, о чем рассказывала в самом начале. Хорошо еще, что у нее попалась такая слушательница, как Надя, которая сама страстно любила перемывать кости кому угодно и охотно слушать рассказы в этом стиле. Вера поэтому избрала обычную тактику, которую наработала в общении с Надеждой. То есть делать вид, что внимательно слушаешь, а. на самом деле пропускать все мимо памяти — из одного уха в другое. Правда, время от времени надо было произносить выражения заинтересованного содержания, типа «Боже мой!», «Вот это да!», «Ну и ну!»