— Ты брось эти якунинские опусы повторять! — сурово сказал Пантюхов. — Нечего напраслину возводить на священников! Но вообще-то понять тебя можно. Ты сейчас как ежик в тумане. Черт его знает, что вокруг, кто и где на тебя пасть разевает. На всякий случай растопорщил иголочки: не трожь меня — я колючий! А что в середине клубочка — сами догадывайтесь. Так или не так?

— Около дела, — согласился Леха.

— Это все от недостатка опыта, — заметил Георгий Петрович, приятно улыбнувшись. — Вот поработал бы лет десять, допустим, в райкоме партии или комсомола, в исполкоме Совета, тогда бы, наверно, не путался так, как сейчас, не топорщился бы, не огрызался бы. Но это так, в теории. Не той ты породы, вот что я скажу. Власть — это я со всей прямотой скажу — таких, как ты, не любит. Да и сами вы, такие, как ты, руководить не рветесь. То есть жить так, как начальники, вы завсегда не против, но руководить, то есть принимать решения, брать на себя ответственность, подписывать приказы, за которые потом, в случае пролета, может быть, в тюрьму садиться придется, — ваш брат не рвется. Сидеть внизу и гавкать, ни за что не отвечая, — пожалуйста. Тем более что теперь можно это делать во весь голос. Да и раньше особо не стеснялись. И в ЦК писали, и в «Правду». Какой-нибудь такой, как ты, напишет, что, мол, дома с недоделками сдают, а потом приезжает комиссия из Центра и разбирается. Мне их поить приходится, ублажать, а они нос задирают. И еще хорошо, если их просто «проверить сигнал» присылали. Тогда как напоишь, так и напишут. А вот если им «выявить недостатки» повелели, так они и выпьют, и все равно напишут с три короба… Тебя по воле случая, благодаря внезапному появлению Александра Анатольевича, царствие ему небесное, занесло, будем говорить откровенно, в такие сферы, куда б тебе обычным способом ни при Советской, ни при нынешней власти никогда б не добраться. Не знаю, но почему-то так мне кажется. Есть порода людей, которым природа дала умение осуществлять власть или при этой власти состоять. Согласен?

— Разве ж я против? — развел руками Леха. — Я бы ни за что не полез в начальство. У нас как говорят? Чем выше взлетел, тем больнее падать. Опять же, не знаю, как вам, а мне так противно было б все время высшее начальство ублажать. Как Ольга сказала, «попу-лизмом» заниматься.

— Это Ольга сказала?! — неожиданно засмеялся Пантюхов. — Молодец! Неплохой каламбурчик. Из той же серии, что: «Ишь, харизму наел!»

Он перестал улыбаться, налил еще по рюмке и сказал:

— За откровенность!

Леха чокнулся с главой и подумал: неужели вот такой, вроде бы неплохой по внешности, человек мог какие-то гнусные дела делать? А получалось, что мог.

— Давай от истории с философией к конкретным делам переходить, — сказал Георгий Петрович серьезно. — Раз уж выпили за откровенность. Расскажи-ка, Алексей Иванович, что вы там с Воронковым секретничали во время прогулки, не стесняйся.

— А разве он вам не докладывал? — спросил Леха. — Я-то думал, что все это по вашей инициативе…

— Ну, допустим, увел он тебя от дядюшки по моей инициативе. Это правда. А вот о чем вы там говорили — это другой вопрос.

— В том-то и дело, что другой. Вот вы меня все к искренности призываете, к откровенности, а сами напрямки не говорите. Если, допустим, Воронков все делал под вашим контролем, чтоб убедиться, что я — флюгер, который по ветру поворачивается, это одно. А вот если он самостоятельность проявил, это другое. Потому что в первом случае покажется, будто я себя хреново веду, а во втором — что Воронков.

— Хорошо сказал. Но все-таки постарайся именно сейчас говорить все как есть. Потому что от того, как ты все перескажешь, будет очень много зависеть.

— Это я понимаю. Только вот, Георгий Петрович, давайте и вы начистоту. Потому что, пока я на один вопрос ответа не услышу, откровенничать мне будет трудно.

— Хорошо. Давай свой вопрос.

— Дядька мой своей смертью помер или нет?

— Вот ты куда… — опешил Пантюхов. И Лехе все стало ясно. Пантюхов тоже это понял. Он посмотрел на Коровина так, что тому немного жутко стало. Но только немного. Леха ведь теперь был без пяти минут миллионером. Настоящим, долларовым. И пока Ольга еще не стала его женой, а затем не овдовела, Пантюхов должен был терпеть.

— Вы не поверите, Георгий Петрович, — сказал Леха, — но чего-то мне неохота все вам по второму разу пересказывать. Ведь Воронков нас с дядюшкой подслушал. Александр Анатольевич думал, что он не слышал, а он слышал. Что, он вам не докладывал?

— А ты думаешь, он мне все докладывает?

— По идее, должен, наверно…

— Это только по идее. На самом деле он себе на уме.

— А мне кажется, что все подряд. Поэтому вы извините, но я чего-то сомневаюсь насчет Александра Анатольевича.

Пантюхов посмотрел на Леху в упор.

— Бог с тобой, золотая рыбка. Скажу, как было. Воронков мне ничего не докладывал. Ни о том, что вас подслушал, ни о том, что тебе во время прогулки говорил. Но я все знаю. Не один Воронков на свете существует. И техника, между прочим, не только у него или у твоего дядюшки имеется. Противно, но куда денешься, когда все как волки стали… То, что вы с дядюшкой драпануть захотели и как это обставлять взялись, — смех один. Наивность детская. Но Воронков-то какой сукой оказался! Подсуетиться решил.

— Севка и Ванька действительно в тюрьме сидят? — спросил Леха. — Или…

— Никаких «или». Сидят. Захочешь их спасти — поделишься со мной. Выйдут целые и невредимые. Нет — будет так, как Воронков обещал.

— За то, чтоб они вышли, — сказал Коровин, — я бы вообще все отдал. Мне чужого не надо. Серьезно.

— Болтун ты, — не поверил Георгий Петрович. — Думаешь, мне надо? Так, чуть-чуть. Мне, веришь ли, больше чем два «зеленых лимона», не требуется. Домишко с участком где-нибудь у воды, пару машин и вид на жительство. У них, в Штатах. Здесь мне спокойно помереть не дадут, это я хорошо понимаю. Да и вообще неуверенность есть в завтрашнем дне.

— Воронков тоже примерно так говорил.

— Правильно. Потому что почуял, как огонь пятки жжет. Если меня сковырнут, то и ему не отмазаться. Слишком усердно работал. И меня запачкал, и сам извозился. Это я тебе откровенно говорю. Потому что чувствую: с тобой без доверия нельзя. Хотя другой бы на моем месте совсем не так с тобой говорил. Ты ведь умный мужик, не сопляк, которому мерещится, будто он супермен. Сам ведь знаешь, что мог бы уже давно в тюрьме сидеть. И не суть важно, что Барон прекратил, как принято выражаться, земное существование. Там тебе до суда не дожить. Но можно и крепче закрутить. Завезти тебя куда-нибудь и помучить хорошенько. Там ты сам подпишешь все, что закажем. Хоть правду, хоть ложь — в зависимости от потребности.

— Да вам и стараться не надо, — пожал плечами Леха, — я отродясь ни о каких миллионах, а тем более в Америке, не мечтал и не печалился. Если б я уже сейчас этими деньжищами распоряжался, то написал бы бумагу, что отказываюсь от них и прошу передать… В общем, куда попросите.

— В том-то и дело, — хмыкнул Пантюхов, — что такие вот благородные жесты меня бы ни в коем случае не устроили. Во-первых, немалый процент того, чем располагал Александр Анатольевич, — это недвижимость, причем не только жилая, но и промышленная. То есть она есть там, у них, и сюда ее не перетащишь. Можно, конечно, продать ее, но это возня лишняя. Надуют наверняка, тем более что в американском законодательстве что ты, что я — нули без палочки. Если тебя дядюшкины подручные воспримут как законного преемника, то я для них — что хрен с горы. Нет, зятек, ты должен туда уехать с Ольгой, а уж потом меня прописать.

— Только вот я все еще пока насчет дяди Саши сомневаюсь… — произнес Леха, хотя уже ни в чем не сомневался.

— А какая, скажи на милость, тебе разница? — полушепотом, сузив глаза, сказал Георгий Петрович. — Он все равно собирался к эвтаназии прибегать, то есть к самоубийству. Врач ему пообещал совсем немного жизни, да и то на обезболивающих. И неизвестно, когда эти обезболивающие перестали бы действовать. Может, уже завтра или послезавтра.