— Сии новшества полезны. Надобно их впредь исполнять на всех прочих новых кораблях…

После проверяющих на «Азов» потянулись друзья-приятели. Первым у трапа Лазарев расцеловал брата Андрея и Александра Авилова, командира «Гангута».

— Ну, показывай свои диковинки, Михаил Петрович, — рассмеялся Авинов, — весь Кронштадт взбудоражил. Нам, командирам, Кроун уже проходу не дает. Велит все сделать, как у тебя.

Больше всего удивило Авинова новшество на баке. На первой палубе Лазарев оборудовал лазарет для матросов.

— Молодчина ты, Михаил Петрович, — откровенно похвалил он друга. — Все при месте — и кухня, и нужное место. А главное, — он кивнул на большой световой люк в подволоке, — светло для матросиков, и простужаться не будут.

Оглядывая каюту командира, Авинов восхищался изящной отделкой, даже с некоторым шиком.

— Что же ты хочешь, — оправдывался командир, — у меня вся жизнь в этих стенах. Ты-то вот женился, так небось и норовишь на бережок почаще сбегать. Кстати, а что Алексей не появляется?

Андрей присвистнул:

— Он далече нынче. Государь почему-то вздумал его из Москвы во время коронации отправить с поручением в Николаев и на Каспий, в Астрахань.

Михаил зябко поежился:

— Затесался Алексей в придворную службу. По мне, нет хуже ярма, чем в прислугах ходить.

В наступивших сумерках вошел Егор, зажег свечи. После второй бутылки мадеры разговор перешел к событиям минувшего лета. Казням пятерых зачинщиков смуты, суровым приговорам остальным возмутителям спокойствия. Никто из собеседников и не думал оправдывать заговорщиков, однако сходились во мнении, что среди них не было людей бесчестных и недалеких. Андрей, к слову, вспомнил Михаила Кюхельбекера. Затем неожиданно заговорил Михаил:

— Не мне судить этих подстрекателей. Государь сурово их покарал. И все же, — Лазарев окинул взглядом друзей, — не будучи знаком ни с кем близко из них, не могу не вспомнить того, кого знавал коротко почти два года. Я говорю о Дмитрии Завалишине. Жаль мне его безмерно, славный был мичман, без изыскательства и унижения служил, безукоризненно честно в должности ревизора и выторговывал каждую копейку для матросов. Душою был чист и море любил. — Лазарев передохнул, отпил вина. — Пылкая была душа, огнедышащая натура. Голова всегда полна реформ, предостерегал я его, потому что души в нем не чаял…

Долго еще светились балконные оконца салона командира. Андрей и Авинов остались ночевать на корабле.

Оказалось, что бодрствовали не только гости командира. В своей каюте дописывал письмо лейтенант Павел Нахимов своему верному дружку Михаилу Рейнеке: «Вообще кампания наша кончилась очень приятно, не было никаких неудовольствий, и офицеры между собой были очень согласны. Надо послушать, любезный Миша, как все относятся об капитане, как все его любят! Право, такого капитана русский флот не имел, и ты на будущий год без всяких отговорок изволь переходить к нам в экипаж, и тогда с удовольствием моим ничто не в состоянии будет сравниться!.. Прощай».

Лед в Финском заливе еще не сошел. От Ораниенбаума до Кронштадта, припекаемые апрельским солнцем, чернели проталины от полозьев. Днем и ночью, используя последние дни санного пути, интенданты спешно завозили потребное имущество. Впервые за двадцать лет снаряжалась эскадра в Средиземное море. Николай поторапливал. Ему не терпелось поскорее сделать свой первый военный шаг в Европе на прямой ноге, без дрожи в коленках. Он хотел, чтобы уже в конце мая эскадра вышла в море. Такого в прошлом не помнили старые адмиралы.

По счастливому совпадению, эскадру возглавил адмирал Дмитрий Сенявин. Два десятилетия назад в тех краях он освобождал Корфу и Далмацию от наполеоновских оккупантов, колотил турок у Дарданелл и Афонской горы.

В этот раз ему поручалось довести соединенную армаду кораблей до Портсмута. Там он должен по обстановке выделить и отправить к берегам Греции новую эскадру под командой контр-адмирала Гейдена[82].

Сенявин поднял свой флаг на «Азове». Почему? Во-первых, ему приглянулся этот семидесятичетырехпушечный красавец еще в прошлом году, когда он пришел из Архангельска. Познакомившись с порядками на «Азове», он утвердился в правильности выбора. Обычно флагман выбирает наиболее мощный и маневренный корабль. Не меньшее значение он придает капитану корабля-флагмана. В море даже в мирной обстановке случается разное. Поэтому первым помощником командующего становится командир флагманского корабля. Он же должен при случае быть всегда готовым занять его место. Пообщавшись накоротке с Лазаревым, Сенявин безошибочно определил в нем основное — высокое мастерство и солидный опыт, решительность и независимость действий, и главное, умение общаться с подчиненными офицерами и матросами.

В конце мая эскадра начала вытягиваться на Большой Кронштадтский рейд. Один за другим отдавали якоря от Толбухина маяка восьмидесятичетырехпушечный «Гангут», семидесятидвухпушечный «Князь Владимир», «Иезекииль», «Азов» под флагом адмирала Сенявина… Всего двенадцать кораблей и фрегатов вытянулись в линию для смотра.

9 июня Николай делал смотр эскадре. В два часа дня царская яхта с английским и французским посланниками и многочисленной свитой под звуки марша подошла к парадному трапу «Азова».

Выслушав рапорт Сенявина, царь прошел по верхней палубе. Довольный осмотром, спустился на батарейные палубы, заглянул в арсенал. Все было в полном порядке. Но у Лазарева всегда была в запасе своя, командирская, изюминка.

Вдоль переборки на специальной подставке сверкали ружейные замки, выложенные в буквы и слова.

— Гангут… Чесма… Ревель… — перечислял Николай имена победных сражений русских моряков. — Позволь, командир, а что сие означает? — Николай ткнул пальцем в последнюю букву «И».

— Ваше величество, после этой буквы продолжение следует…

— И что же будет дальше? — недоумевая, допытывался царь.

— Имя первой победы флота, ваше величество.

— Хм, посмотрим… — проговорил он, покидая арсенал.

Две недели незаметно пролетели в хлопотах. Меняли паруса, прежние оказались ветхими, получали новые запасные комплекты, дополнительные якорные канаты, подгоняли орудийные станки, еще раз проверяли боевые припасы.

Балтику эскадра миновала без происшествий. Почти месяц присматривался Сенявин к командиру «Азова». Прислушивался к командам, их исполнению, на ходу под парусами, на якоре при стоянке. Наблюдал, как исполняют распоряжения Лазарева офицеры и матросы. Особенно внимательно следил за тренировками пушечных расчетов. В конечном итоге победу в бою одержит тот, кто точнее и быстрее поразит неприятеля огнем и произведет наиболее грамотно маневр кораблем, правильно и безошибочно сосредоточит огневой шквал на поражение. При этом и сохранит свой корабль от неприятельских залпов…

Жарким августовским днем 1827 года на обширный Спитхедский рейд, подгоняемый легким бризом, с зарифленными парусами втягивался линейный корабль «Азов», лучший и образцовый корабль Балтийского флота. На грот-стеньге трепетал Андреевский, с красным квадратом в левом верхнем углу, флаг командующего Балтийской эскадрой. В кильватер «Азову» держали строй полтора десятка кораблей.

На шканцах «Азова», опершись о фальшборт, вглядывался в даль, в закрытое маревом побережье адмирал Сенявин. Там лежал Портсмут. Издавна главное средоточие британского флота.

Без малого два десятилетия назад покинул он эти берега и с экипажами своих кораблей возвратился в Россию. Впал в немилость, ушел в отставку…

Размышления прервал командир «Азова», капитан 1-го ранга Лазарев:

— Ваше высокопревосходительство, дозвольте салютовать крепости?

— Добро, — коротко ответил адмирал.

Лазарев махнул рукой, и залпы корабельных орудий возвестили о прибытии русской эскадры. Корабли салютовали главной базе дружественного британского флота, кораблям на рейде.

Глаза Сенявина сияли. Стоявшие на палубах английские моряки не скрывали восторга, наблюдая за отменной выучкой русских экипажей.