Крузенштерн оказался более откровенным, побранил старшего, Шестакова Николая…

Отмечали новогодний праздник поздравлением Андрея. В самый канун Нового года ему присвоили звание контр-адмирала.

— Очередь за тобой. — Андрей хлопнул по спине Алексея. — Просись на корабли, пока здоровье позволяет. И деткам подмога будет. Твои аксельбанты доходов великих не приносят.

Алексей почесал затылок.

— Я и сам подумываю, тем паче государь, слышно, обещает жалованье корабельным офицерам прибавить. Одни квартиры половину довольствия отнимают.

— Поспешай, не упусти своего. Нынче на Балтике корабликов каждый год прибавляется полдюжины. А как наш дружок Авинов проживает в теплых морях? — Андрей вопросительно посмотрел на Михаила. Средний брат согнал с лица улыбку.

— Письмо его получил перед Рождеством. Александр не из хлипких людей. Пишет, что Грейг принял его очень плохо и относится скверно. Якобы вокруг себя собрал компанию нечистых на руку. Службу не радеет, все какие-то комбинации проворачивает с казенными деньгами.

Михаил отпил из бокала.

— Хочет Авинов проситься оттуда обратно на Балтику.

— Э-хе-хе, — запричитал Андрей, — везде нашему брату лямку тянуть непросто. Возьми меня. Добро в прошлую кампанию пофартило великую княгиню Елену Павловну сопровождать в Плимут с отрядом. А так жди, когда Моллер тебя заметит.

Алексей ухмыльнулся:

— Он многое не примечает. Братца его в свое время с треском из Кронштадта потурили за воровство, судить хотели. Однако Моллер сумел государя уломать. Честь по чести уволили в запас. Кстати, Мишенька, что у тебя стряслось с государем? Весь Кронштадт о том по углам шепчется, а мы не ведаем.

Видимо, саднила эта встреча до сих пор, и Михаил досадливо отмахнулся, но все же сказал:

— Разговор был нелицеприятный, государь гневался не по справедливости. Ну, а вы меня знаете. Я на попятную в вопросах чести не пойду. — Он замолчал, поднял бокал. — Нам, браты, главную цель жизни не прохлопать попусту, Отечеству радеть сколь можно. В свое время Великого Петра не стало, а Россия-то живет. Тост за державу.

Первое письмо в новом, 1832 году Михаил отправил в деревеньку Смеловку, Шестакову. Начал он с ответа на просьбы дружка: «…виделся я с Крузенштерном или, лучше сказать, ездил к нему, ибо он очень болен. Ты можешь быть покоен нащет твоего Николеньки — правда, что подозрение в обругании учителя сильно пало на него, но от экзамена в гардемарины он не устранен, и оба недели две как начали экзаменоваться. Крузенштерн об них относится, что прекрасные мальчики». А вот и главная новость для друга: «Теперь скажу кое-что про себя, и, верно, ты удивишься: я сверх всякого чаяния, и в особенности против желания моего, назначен начальником Штаба Черноморского флота! Как князь Меншиков и другие ни старались назначение сие переменить, но не удалось, и я должен ехать непременно. Отложена только поездка до мая месяца, чтоб дать мне время кончить некоторые поручения, а потом, так сказать, в шею «ступай куда хочешь и как хочешь». Мне поручено было исправить штаты по вооружению, снабжению и пр. пр. флота и морской артиллерии по всем частям, и признаюсь тебе, сожалею, что не удастся, хоть им и кажется, что к маю можно как-нибудь кончить». Хотелось излить душу о своих перипетиях с императором, но воздержался и написал коротко: «Может быть, ценю познания свои по сей части слишком высоко: меня увлекла откровенность к старому сослуживцу. Петр умер, а Россия осталась же». О новом назначении с ним никто не говорил, но ему не совсем по душе, работа-то канцелярская, с бумагами. «Я попал в сети, крайне для меня неприятные и черт знает еще что? Я намерен, однако ж, придержаться пословицы, что: «Бог не выдаст — так свинья не съест (как сказал мне дурак один армейский офицер, когда приглашен был к вельможе на обед!) Вот тебе после неприятного и смешное.

Прощай, любезный Алеша, будь здоров и весел и не забывай преданного тебе М. Лазарева».

Знойным июньским днем 1832 года в усадьбе смоленского помещика, отставного капитан-лейтенанта Шестакова поднялся переполох. В послеобеденное сонное время вдруг зазвенел колокольчик и во двор вкатила таратайка с открытым верхом.

Пока дремлющая прислуга протирала глаза, в дверях гостиной появился статный, среднего роста человек в генеральском мундире с небольшим саквояжем в руке.

Едва полуодетый хозяин показался из спальни, как оказался в объятиях приезжего.

— Алексей Антипович!

— Михаил Петрович!

Добрый десяток лет не виделись приятели. Все поднялось на ноги. Жена Шестакова, Авдотья Ивановна, хлопотала в столовой, а старые товарищи уединились в скромном кабинете хозяина.

— Право, я тебя заждался, Михаил Петрович, ведь ты обещался быть в первой половине июня, а сейчас конец месяца.

— Дела задержали, милейший Алексей Антипович. Спасибо, хоть на денек заскочил. Ведь я завтра должен уехать.

— Нет, нет, и не думай, раньше чем послезавтра не отпущу. В кои-то лета заехал и сразу уезжать. Мы завтра гостей пригласим. Мой сосед-приятель, славный помещик Степан Альбедильский, обязательно приедет. Ну, рассказывай, как там мои сахарья?

Четыре сына Шестакова учились в Морском корпусе. Старшие, Николай и Василий, сдали экзамены на гардемаринов, два младших, Иван и Дмитрий, только что поступили. Лазарев успокоил товарища, но заметил, пока не было рядом жены:

— Будет на побывке твой Николенька, ты его приструни и деньгами не балуй. Развязно себя ведет, в картишки поигрывает, к девицам гулящим заглядывает.

Шестаков огорченно покачал головой. Первенца баловала мать еще с пеленок. Во всем ему потакала. Да и отец давал волю.

— Единственное, чем могу помочь, — успокоительно сказал Лазарев, — как осмотрюсь на Черном море, возьму старших голубей твоих себе под крыло и попробую наставить на путь.

— И то верно, ты, пожалуй, один, кто это сможет поправить. А вот и Авдотья Ивановна нас приглашает.

После обеда Шестакову первым делом не терпелось услышать о новом назначении своего старинного приятеля. Тем более Лазарев сам обещал в письмах рассказать, а за обедом Авдотья Ивановна замучила своими расспросами о столичных новостях.

Уединившись после трапезы и раскурив трубку, Лазарев, посмеиваясь над нетерпеливым другом, начал издалека:

— Помнишь, в твою службу ни о каких штабах у нас на флоте не слыхивали. Нынче военные мудрецы изобрели новшество, по примеру армейцев, дабы успешнее командовать нашими флотскими эскадрами, дивизиями и прочими организмами. Дело, конечно, это полезное, и я вижу здесь проницательность государя. Ныне в Петербурге образован Главный штаб, а на Балтике, Черном море, Каспии соответствующие штабы. — Лазарев запыхтел трубкой. — На Балтике уже два года есть начальство при штабе, а на Черном море была вакансия. Командующий адмирал Грейг весьма хотел иметь контр-адмирала, грека Сулиму, которого государь давно назначил на Балтику. Грейг до сих пор состоит в большой ссоре с Меншиковым. Сей сухопутный адмирал и меня не хотел отпускать с Балтики, имея всегда под рукой. Ну государь смотрел, смотрел да и приказал: «Пусть едет Лазарев».

Михаил Петрович закончил, а Шестакова разбирало любопытство:

— Позволь, но откуда ты об этом проведал?

Лазарев рассмеялся:

— А я и не проведывал. Месяц назад у меня гостил брат Алексей, он все по секрету выложил. У них, видимо, при государе есть свой придворный телеграф, который действует быстрее, чем почта. В Петербурге, бывает, узнаешь от прислуги дворцовые новости к вечеру.

Как и обещал Шестаков, на следующий день к обеду приехал соседский помещик. За столом разговорились о сельской жизни. Лазарев вспомнил о своей тульской деревне.

— Есть у меня деревенька под Тулой, душ сорок. Я там и не бывал ни разу. Управляющего нет, оброк не собираю, — обратился он к соседнему помещику. — Не угодно ли вам меня выручить. Она мне ни к чему, желал бы я ее по сходной для вас цене уступить. У нас с братьями еще две деревеньки во Владимире и Казани. Мы-то все на службе, управляться с ними некогда, а прибавка к жалованью небольшая нам не помешает.