6

Генерал Гоцуляк сам выбрал пластинку с вальсом, приглашая, встал на одно колено перед Варварой Анатольевной. Она взяла пальчиками край тяжелого, из черного панбархата платья, грациозно, как учили на курсах, присела. Гоцуляк танцевал в старинном стиле, вел так, как будто Варвара Анатольевна была не человек, а хрустальная ваза. В конце танца взял за руку и заставил покружиться, как в польке. Хотя в классическом вальсе этого не полагалось, Варвара Анатольевна со звонким притопом покружилась, задев раздувшимся платьем партнера. Пригодился опыт деревенских танцулек, когда была она первой в Коряковке певуньей и плясуньей. Закончился танец под аплодисменты зрителей: мужа, Руммера, Снегирева. Гоцуляк отодвинул стул, церемонно усадил Варвару Анатольевну на место.

Гусь удался, и Варвара Анатольевна давно не слышала столько изысканных комплиментов. Она раскраснелась: четверо мужчин, все люди солидные, а она среди них одна: и кофе разлить, и ответить Руммеру, который был в Англии и в Америке, и Снегиреву улыбнуться. Словом, все было хорошо, втайне Варвара Анатольевна была довольна собой. Гости просидели часа два и, уходя, сожалели, что надо спешить к собственным праздничным столам. Понравился Варваре Анатольевне и Снегирев, вовсе еще молодой человек, простой и обходительный. Он надел фартук, сварил кофе по-турецки, с солью и перцем, и по-студенчески, просто помогал за столом. Про катер Снегирев сказал, что осталось только подмалевать корпус, и можно покупать шампанское.

Целуя на прощание руку Варваре Анатольевне, Гоцуляк сказал, что уезжает на днях в Англию и не уверен, что не похитит у Димова жену. Из-за такой женщины не жаль рискнуть карьерой, и даже генеральской. Варвара Анатольевна смеялась и правда чувствовала себя двадцатилетней.

Димов ушел проводить гостей, а Варвара Анатольевна, все еще улыбаясь, поглядела в зеркало. Портниха, которая шила это платье, сказала, что талия у нее, как у девушки, и посоветовала сделать поглубже вырез — зачем скрывать то, что есть?! И правда, на улице на Варвару Анатольевну оглядывались даже молодые мужчины… Но далеко ушли-ушагали ее золотые двадцать лет!

Впрочем, Варвара Анатольевна лучше помнила себя восемнадцатилетней, когда безо всяких документов рискнула уехать во Владивосток, в страшную даль от родной Коряковки, искать судьбу. В ту осень всего и достояния у нее было — толстая, цвета спелой пшеницы коса да черепаховый бабушкин гребень. Потом появилось место в общежитии — деревянный топчан с казенным матрацем, суконное, жесткое, как наждак, одеяло. Засыпая под ним, она мечтала выйти замуж за шофера в кожаных крагах, мечтала о домике с огородом и хорошей козой.

Олег и Женька все еще потешаются над этой несчастной козой, а Варвара Анатольевна не без душевного содрогания думает, что могла же, могла осуществиться ее мечта о шофере и крагах! Повыходили же подружки ее за своих, коряковских, и сейчас торгуют на базаре гусями, луком с собственного огорода.

Нет, не на что жаловаться Варваре Анатольевне. Генеральша Гоцуляк, бывая в гостях, говорит, что в таком доме женщина долго не состарится. Верно: они живут с Павлом дружно, и вот только дети…

Ах, детки-детушки! Вот кто твои настоящие метрики… Малые дети — малые заботы, выросли — пришли заботы большие. Олег — добрый мальчик, но такой несобранный, увлекся этой ужасной Светланой, грозит жениться, уехать в деревню, и что будет с ним после армии — ума не приложить. Женька — умница, талантлива, но стала раздражительна, замкнулась, дерзит. Варвара Анатольевна даже не посмела попенять дочери, что та вернулась под утро. Конечно, надо девушке развлечься, потанцевать, но болит сердце: молода еще, ветер в голове. Вспорхнула — и нет ее, укатила с незнакомым человеком неизвестно куда. На охоту! Даже домой не зашла.

Вдруг Варвара Анатольевна вспомнила утренний разговор с мужем: ведь придут еще Никитины. Она не забывала об этом ни на минуту, но только сейчас до нее дошло, что Иван будет в ее доме, будет сидеть в гостиной. Как бывало всегда в день ее рождения. Вспомнила, после того случая она ждала, позвонит ли Иван, пришлет ли цветы — единственное, чем он напоминал о себе Первого мая. А сегодня Иван придет вместе с сыном. Как раньше. Хотела ли этого Варвара Анатольевна? Она и сама не знала. Кажется, хотела, но жил в ней какой-то страх и перед Иваном, и перед самой собой…

Последние шесть лет они виделись мимоходом несколько раз, но всегда на улице, случайно. Потом Варвара Анатольевна перебирала в памяти мельчайшие подробности встречи. Она потихоньку от своих плакала даже, замечая, как гаснет Иван здоровьем и все труднее в худом высоком человеке с серым лицом узнавать полковника Никитина, гордеца и шутника. Не гасли, не старели только светлые глаза Ивана, под взглядом которых Варвара Анатольевна всегда чуточку терялась.

Варвара Анатольевна переменила скатерть, поставила вазу для цветов. Вспомнила, как ехала девчонкой во Владивосток. Не было у нее ни паспорта, ни денег, и поэтому она страшно боялась милиционеров. Вспомнила, как первый раз ее провожал незнакомый, не деревенский парень, как они сидели на той скамейке, откуда видна бухта. Этот парень был Иван Никитин, с ним первым Варвара Анатольевна познакомилась во Владивостоке. Они ходили на танцы и в кино, а потом она плакала, когда подарила свою фотографию Павлу, что означало выбор.

Заворожил, заговорил ее Павел своими сказками о морях и яхтах с алыми парусами, заслушалась его Варвара Анатольевна. Но так и осталось чувство вины перед Иваном, хотя ничего между ними не было.

Задумалась Варвара Анатольевна, вздрогнула, когда услышала на лестнице голос Никитина и смех Павла. Уже пришли! Она кинулась в спальню переодеться, почему-то решила снять вечернее платье, но передумала. Сняла лишь кольца, оставив одно маленькое, платиновое.

Никитин и Сурен были совсем по-летнему, без пальто.

— Будь здорова, именинница!

Иван протянул Варваре Анатольевне «саперави» в длинной бутылке и корзиночку алых роз. Как всегда. Бутылку этого легкого приятного вина и розы Иван присылал Первого мая все последние годы.

— Примите и мои поздравления! — Сурен элегантен: отлично сшитый черный костюм, белоснежная сорочка. Юю повизгивала у его ног: узнала. Приезжая из Москвы на каникулы, Сурен бывал у Димовых, возил Женьку в театр, на выставки. — Здравствуй, Ююшка, вот твоя конфета.

Юю деликатно взяла конфету, поднялась на задние лапки и по-японски — головку набочок — трижды поклонилась.

Отдав один букет Варваре Анатольевне, Сурен оглянулся по сторонам, не зная, куда деть другой — тюльпаны.

— Евгении нет дома, — сказал Павел. — Тюльпаны тоже придется вручить имениннице.

— С величайшим удовольствием! — Сурен уронил в поклоне курчавую голову. — Сегодня утром мой папа, Иван Тимофеевич, сказал, что если бы ему поручили преподнести букет всем женщинам мира, он положил бы его у ваших ног, Варвара Анатольевна. Последнее время папа, даже бреясь, говорит столь торжественно.

Трудно представить двух людей, более не похожих, чем сын и отец Никитины. Коренастый Сурен с буйной черной копной — чайный куст на голове — и высокий, сохранивший выправку Никитин с ржаными бровями и светлыми, поредевшими, гладо причесанными волосами. Жгучий юг и славянский север, но от приемного отца Сурен перенял манеру говорить обо всем шутливо, с иронией.

— Спасибо, Сурен! Спасибо, Иван Тимофеевич! Рада вас видеть. Милости прошу.

Все, кажется, получалось хорошо, как всегда, как годы назад. Иван прошелся по гостиной, как бы узнавая ее, остановился рядом с креслом-качалкой.

— В этом доме, Сурен, мы с тобой узнали самую дорогую ласку — ласку доброй, умной, красивой женщины. Поздравим и дом сей с днем рождения его хозяйки.

Он трогал знакомые вещи: бронзовые часы, друзу горного хрусталя, статуэтку Дон Кихота, как будто здороваясь с ними. Или прощаясь. Часы и друзу Иван подарил Димовым лет пятнадцать назад, и с тех пор они переезжали вместе с хозяевами с квартиры на квартиру.

— Тебя тоже надо поздравить, — сказал Павел.

— С орденом? Поздравляй. План по горшкам, Варенька, перевыполнил. Но не потому я сегодня выражаюсь высоким штилем, Димов. А потому, что весна, Первое мая!.. День рождения твоей супруги.

Совсем больной стал Никитин: виски ввалились, на высоком, сероватого цвета лбу синие ниточки вен. Таким же возбужденным, говорливым Иван был и в тот день, когда Варвара Анатольевна уехала в Коряковку, к матери. Расхаживая по гостиной, Иван рассказывал про свой завод, где только что запустил первую конвейерную линию. От Ивана пахло дымом и глиной, азартом картежного игрока, предчувствующего великий выигрыш.

Вернувшись потом от матери, Варвара Анатольевна попросила Павла больше не приглашать Никитина. Никогда!

— …Дожил я еще до одного дня твоего рождения, Варвара свет-Анатольевна! Налей-ка мне, да побольше, да не шампанского, а водочки… И не смотри на меня укоризненно. Ну и что же, что два инфаркта… Твое здоровье! Пей, Димов, и не качай головой, лектор по вопросам любви и морали! Когда я умру, ты будешь на моем примере воспитывать телезрителей. Ходить бы ему, скажешь ты, на процедуры, а он водку пил. И умер. Нет, Димов, аббат Заречного района, ваше преподобие! Зачем мне процедуры? Сурен говорит: запишись на очередь за новым сердцем — заменят. С чужим сердцем — это все равно что с чужим билетом. Жить зайцем. Не хочу, аббат, гордость не позволяет. Пора, коли приглашают на ту сторону реченьки, откуда не возвращаются.

— Папа! Такие речи сегодня!

— Виноват. Прости, Варя. Весной меня тянет на речи, как скворца на песни. Люблю весну! Финансовый год моего завода начинается в январе, а мой личный — Первого мая. Димов, выпьем за твою жену, самую красивую женщину, с которой нам довелось с тобой… дышать одним воздухом. Варвара Анатольевна из тех женщин, Сурен, которые с годами не стареют, а только меняют свою красоту. Как наряды.