Я хорошо помню это подземное путешествие. Идти на корточках по пояс в воде было очень тяжело. Не хватало воздуха, ноги скользили по кривому дну трубы, покрытому липким илом.

Хорошо еще. что мученья эти продолжались недолго. С каждым шагом вода отступала все ниже и ниже, и скоро я выбрался на сухое место. Отсюда можно было ползти на четвереньках, что было значительно легче. Ползли мы очень долго, все время вверх по уклону. Помню, меня особенно мучил тяжелый ломик, который я тащил по дну трубы, зажав в руке.

Эти тридцать два метра (как впоследствии выяснилось) показались мне бесконечными. Я выбился из сил и изранил себе руки и ноги об осколки острых камней и о стекла, попадавшиеся на дне трубы. Но вот майор воскликнул: «Конец!» — и я увидел, что он встал на ноги. В этом месте труба круто поворачивала вверх, поднималась метра на три и оканчивалась решеткой, к которой можно было добраться по вбитым в стенку железным скобкам.

Майор полез по ним вверх, надавил на решетку плечом и откинул ее, как крышку коробки.

Я последовал за ним и очутился в цилиндрической камере высотой метра в три, с полом, покрытым толстым слоем ила, и люком под потолком, куда вела железная лестница. Это, по всем признакам, была водосборная камера.

Мы поднялись по лесенке, открыли люк и очутились в темном, узком коридоре, идущем в обе стороны. Шириной он был в метр, высотой — метра в два. Пол был покрыт резиновым ковриком. На потолке я заметил электрические лампочки.

— Ну, вот мы и в подземном царстве фашистов, — сказал майор. — Прежде чем пуститься в дальнейшие поиски, нам нужно обеспечить отступление.

Он зажег свечу и поставил ее на пол возле люка. Потом достал большой моток крепкой нитки, привязал конец ее к люку и передал моток мне.

— Бы будете заведовать нитью Ариадны[1], — сказал он.— Ну, теперь в дорогу! Далеко от меня не отходите да смотрите ни в коем случае не касайтесь ни кнопок, ни выключателей, ни рубильников.

Идем гуськом по коридору, тщательно осматривая каждый его уголок и постукивая ломиками по стенкам. Коридор изгибается дугой. Яркий электрический свет фонарей освещает лишь небольшой кусок. Впереди и позади царит тьма. Но вот коридор неожиданно расширяется влево, и в лучах света блестят полки с химической посудой. Мы входим в лабораторию. Она имеет вид низкого, узкого и длинного каземата. Ряды пробирок, колбы, штативы с бюретками, воронки с фильтровальной бумагой, склянки с реактивами, бутыли с дистиллированной водой, вытяжные шкафы, газовые горелки, эксикаторы — все в полном порядке. Кажется, что лаборатория лишь на минуту оставлена и что вот-вот вернется химик и работа снова закипит.

— Сюда, сюда! Не разбредайтесь! — услышал я голос майора.

Он ушел вперед по коридору н теперь осматривал соседнюю комнату. Мы пошли на его зов. Это был, по-видимому, кабинет начальства. Пол устилали ковры. Одна из боковых стенок была заставлена шкафами с книгами, у другой стоял стол секретаря, и далее — громадный электрический камин, возле которого лежала груда бумажного пепла. Прямо перед входом, в глубине, стоял большой письменный стол, а за ним всю заднюю стенку занимало нечто необыкновенное; мы сразу не могли и разобрать, что там такое. В лучах фонаря сверкали медным блеском ноги, руки, какие-то звериные морды. Лишь подойдя ближе и направив на стену все три фонаря, мы поняли, в чем дело. У стены высилась громадная, в два человеческих роста, бронзовая статуя какого-то древне-германского бога. Его мощная, прикрытая латами фигура сидела вполоборота верхом на кабане. Левой рукой он держал чудовище за пасть. Повернув голову, кабан упирался, и его зеленый стеклянный глаз блестел яростью. В высоко поднятой над головой правой руке истукан держал тяжелый молот, конец которого почти касался потолка. На голове был шлем с рогами, из-под которого падали на плечи густые локоны. Лицо идола было сделано нарочито грубо. Оно казалось неодушевленной маской, без выражения, чувства и мысли, и это было страшно. От этого вся статуя становилась олицетворением бессмысленной жестокости. Мы долго не могли оторвать от нее взора.

— Что за странная причуда, — высказал я вслух свою мысль, — ставить здесь, в подземелье, такую дорогую и громоздкую вещь! К чему это?

— Такие причуды свойственны фашистам,—заметил майор. — Они любят действовать на воображение массы устрашающим образом. Они придают этому дисциплинирующее значение.

— Но сколько трудов понадобилось, чтобы принести это сюда! Даже и по частям не протащишь через водосток.

— Это только доказывает, — сказал майор, — что сюда есть или, по крайней мере, был другой, настоящий вход. А труд? Он им ничего не стоил. Они располагали тысячами рабов.

Перед нами стоял прекрасный письменный стол из орехового дерева. Большой бронзовый письменный прибор в виде средневекового замка, часы в форме башни с воротами, два бокала для карандашей, тоже в виде башен с зубцами, диктофон и два телефона — вот все, что мы увидели на столе. Все ящики его были выдвинуты и совершенно пусты. Ни одной бумажки. Куча пепла у камина свидетельствовала об их судьбе.

— Чистая работа, товарищ майор, — сказал Хрулев. — Даже бумага на пресс-папье уничтожена.

— И пепел растерт в порошок. — добавил Рожков. — Остается только просмотреть библиотеку.

Майор и лейтенант занялись книгами, а я пошел осматривать соседние помещения. Рядом с библиотекой была небольшая комната с несколькими койками, столом, стульями и стойками для ружей, — по-видимому, караульное помещение. Затем следовал большой каземат с койками — общежитие для персонала. Дальше коридор кончался, и я хотел было вернуться к своим, когда заметил в конце его маленькую толстую дверь и открыл ее. Тяжелый воздух склепа пахнул мне в лицо. Луч фонаря упал на стоящий перед дверью стол и на неподвижное тело человека, сидящего за ним. Грудь, голова и левая рука его лежали на столе, правая беспомощно свисала почти до полу. От его ноги извивалась толстая цепь, звенья которой искрились в луче света подобно чешуе фантастической змеи. Все это было так неожиданно и странно, что я невольно попятился назад. Не решаясь войти в комнату, я пошел доложить майору об ужасном открытии. Он с Хрулевым шли мне навстречу. Увидев мое расстроенное лицо, майор спросил:

— Что это с вами? На вас лица нет... Нашли прикованные тела, что ли? Где они?

— Там, в последней комнате, — ответил я. — Откуда же вы знаете?

Вместо майора мне ответил Хрулев:

— Слыхали в диктофоне. Они забыли уничтожить валик. На нем был записан последний приказ. Вот, смотрите.— И он подал мне клочок бумаги, па котором рукой Рожкова был написан перевод на русский язык с немецкого текста:

Я был поражен открытием. Значит, там, в смрадном карцере, передо мной лежало тело отца Татьяны, Виктора Ивановича Пасько!

В то время, когда все думали, что он увезен в Германию, и ждали его возвращения, он сидел на цепи в подземной тюрьме, совсем недалеко от своего дома, и умирал голодной смертью. Как это ужасно!